Воспоминания Горация

Нет никого от болот Меотийских, где солнце восходит,
Кто по деяньям мог бы сравняться со мной.
Если кому и возможно подняться в чертоги богов,
Лишь предо мною распахнуты двери небес.

Нужно быть безумцем, чтобы оспорить величие и благородство этих стихов. И потому признательные Сципионы потеснились в своем склепе, чтобы дать там место Эннию.

Как и Ливий Андроник, Энний был по происхождению грек; он родился в Рудиях, в Калабрии, и сам говорил это: «Я римлянин, а прежде был рудийцем».

Ему было уже тридцать пять лет, то есть он был уже поэтом, когда произошла его встреча с Катоном. Он умер в Риме в 585 году от основания Города. Ему посчастливилось при жизни пользоваться громадной славой, в те времена неоспоримой, но, на его собственный взгляд, спорной в будущем. Будучи по своим религиозным воззрениям пифагорейцем, он считал, что унаследовал душу Гомера; то было обременительное наследство, требовавшее от наследника создания новой «Илиады» и новой «Одиссеи».

Поскольку сам Энний не говорил, что он обладает душой Гомера, а главное, критики знают не хуже меня, что он ни в чем не повторил его, я удовольствуюсь тем, что буду просто восхищаться Эннием; однако его сравнивают с самым великим, что есть на свете, и вот это я оспариваю. Его возносят, чтобы обрушить на наши головы — Вергилию, Варию и мне. Как Полидамант, я вздымаю руки и подпираю глыбу, которой нас хотят раздавить.

Для Энния ни Ливий, ни Невий не существуют, и он говорит о себе:

Поднялся первым я на гору Муз
И первым позаботился о слоге.

Цицерон говорит о нем:

«В конце жизни, в возрасте семидесяти лет, Энний нес на себе два бремени, которые люди считают тяжелейшими, — старость и бедность; и казалось даже, что он был счастлив».[47]

Несомненно, он был счастлив. Как не быть счастливым, если веришь, что поднялся так высоко, что превзошел всех умерших поэтов и тебя не превзойдет ни один из будущих поэтов.

Даже старый и бедный, счастлив тот, кто воспел подвиги своих предков. И пусть никто не оплакивает меня и не причитает на моих похоронах. Почему? Да потому, что я жив, коль скоро имя мое перелетает из уст в уста.

Кстати говоря, Цицерон был большим почитателем Энния; все его проза испещрена — я не могу подобрать более точного слова, чтобы передать свою мысль, — стихами старого поэта; но поспешим сказать, что он не знал ни одного из наших нынешних поэтов, за исключением Катулла и Лукреция; он не знал ни Вергилия, ни Вария, да и меня.

Лукреций говорит об авторе, а точнее, переводчике «Андромахи», «Медеи» и «Гекубы»:

… это Энний вещал, с живописных высот Геликона
Первым принесший венок, сплетенный из зелени вечной…[48]

Однако и он, умерший через два года после того, как Вергилий впервые надел мужскую тогу, не знал поэтов эпохи Августа.

Что же касается Вергилия, которого упрекали в том, что он подражает подопечному Катона, то все знают его ответ: «Я подбираю золото, которое нахожу в навозе Энния».

Что бы там ни говорили, Энний, в противоположность Невию, не латинский поэт, а подражатель греческих поэтов; все его трагедии, а нам их известно более двадцати, заимствованы у греческих классиков, и прежде всего у Еврипида. И заимствование это даже не подражание, а просто перевод. Но, скажем прямо, Энний отличается в лучшую сторону от рядового переводчика. Его ямбический стих, триметр, ясен и четок. Еврипид и Эсхил, перенесенные на нашу сцену, говорят на ней языком, от которого они и сами не отреклись бы. Вот почему наибольшее удовлетворение в трагедиях Энния вызывают форма, стихотворный размер, стихи — короче, все то, что исходит от самого Энния.

Почему нам так расхваливают его? Впрочем, мы и сами готовы похвалить его, и хуже от этого никому не будет.

Что же касается сатиры, то ее изобретателем Энния называют напрасно.

Ведь что такое ателланы, как не сатира? Однако Энний придал ей особые признаки и затейливую и более определенную форму. Впрочем, в отношении сатиры он имел о себе мнение нисколько не менее высокое, чем в отношении трагедии и комедии, ибо говорил:

Привет поэту Эннию, кто из нутра своей души
Потоки огненных стихов на смертных изливает!

После этих поэтов, не только драматических, но и лирических и сатирических, идут поэты исключительно комические — Плавт, Цецилий, Теренций, с которыми мы, Вергилий и я, не имеем ничего общего и бороться с которыми мы предоставляем Луцию Варию, вполне способному успешно противостоять им.