Воспоминания Горация

Так вот, это шутливое сочинение, адресованное Августу, соединило в себе раздражение и досаду: раздражение от того, чем заставлял меня восхищаться Орбилий, и досаду, которую вызывает у меня эта жалкая критика, всегда норовящая хулить настоящее в угоду прошлому.

И в самом деле, бросим взгляд назад, на эту примитивную литературу, безоглядно восхваляемую и без конца противопоставляемую той, что создается в наше время, которое рано или поздно, употребляя поэтический и литературный язык, назовут веком Августа.

Обозрим сочинения и авторов хронологически и начнем со знаменитых песнопений салиев, считающихся лучшими из всех по той единственной причине, что они восходят к царю Нуме, то есть к 70 или 80 году от основания Рима, и, стало быть, им чуть более шестисот лет.

Но почему тогда сразу не обратиться к песнопениям Арвальских братьев? Ведь им на полвека больше, поскольку они восходят к Ромулу.

Все дело в том, что в наше время едва ли известно, кто такие Арвальские братья. Поясним это как для наших современников, так и для будущих поколений.

Арвальские братья, насколько мы знаем о них сегодня, составляли жреческую коллегию, учрежденную Ромулом. В ней было двенадцать жрецов.

Каждый год, с приходом весны, они совершали торжественный обход полей (отсюда, от слова arvum,[42] и происходит их название), моля богов о ниспослании обильного урожая.

Перед собой они гнали супоросую свинью, символ плодородия, и распевали молитву, состоявшую из пяти фраз и одного восклицания.

Каждая из этих фраз повторялась трижды, а восклицание звучало пять раз.

Первая фраза, единственная, которая понятна нам даже сегодня, означает: «Лары, помогите нам!»

Восклицание же означает: «Хвала!»

Прочие четыре фразы совершенно непонятны как мне, так и другим.

Поллион и Теренций Варрон корпели над ними, но оба признались мне в своей неосведомленности.

Разгадать удается лишь одно: песнопение это сложено сатурнийскими стихами со строкой неопределенной длины, которые не только невозможно перевести, но даже размер которых невозможно установить.

Так что восторгайтесь, господа ученые, тут у вас широкое поле для восторгов.

Перейдем теперь к песнопениям салиев.

Эти песнопения распевали жрецы бога Марса, составлявшие коллегию, учрежденную Нумой, и назначенные им охранять священные щиты.[43]

Звали их, как всем известно, салиями, из-за огромных прыжков, которые эти жрецы совершали, когда, облаченные в пурпурную тунику с широкой медной перевязью, с медным шлемом на голове, они в торжественном шествии по улицам Рима несли эти священные щиты, ударяя по ним плашмя своими мечами.

Цель молитв салиев установить невозможно, и, мало того, ни Цицерон, ни Варрон ничего в них не поняли, если не считать определенного ритма, скрытого за их словами. Но в чем заключается этот ритм? Ни тот, ни другой не решились сказать этого.

Я обхожу молчанием законы Двенадцати таблиц, похвальную надпись на гробнице Сципиона Бородатого и пророчества Марция, подлинность которых я оспариваю, в особенности того из них, что касается битвы при Каннах;[44] фесценнины, упоминаемые мною в моей второй книге посланий; триумфальные сатиры, которые распевали солдаты, шедшие за колесницей триумфатора, и которые сохранились до нашего времени. Поинтересуйся этим у Цезаря, лысого распутника, прозванного вифинской царицей.

И вот, наконец, я подступаю к знаменитому Ливию Андронику, который, сочиняя свои трагедии, не догадывался, что спустя два столетия он будет приводить в отчаяние бедного начинающего поэта по имени Гораций.

О, уж его-то, благодаря Орбилию, я знаю хорошо! Это был грек из Тарента, попавший в рабство и отпущенный на волю неким Ливием Салинатором, чье имя он себе взял. Сочинять он стал за год до рождения Энния и впервые выступил в качестве драматурга примерно через сто пятьдесят лет после смерти Софокла и через пятьдесят два года после смерти Менандра.

Будучи тарентским греком, Ливий Андроник знал язык афинских греков. Так что на самом деле его пьесы являются всего лишь переводами греческих трагедий и комедий. И, по моему мнению, самая большая трудность для него заключалась не в том, чтобы сочинять пьесы, а в том, чтобы отыскать для них актеров. Не имея возможности вербовать их среди свободнорожденных молодых людей, он набирал их среди рабов и вольноотпущенников. Отсюда и происходит презрение, связанное у нас с ремеслом гистриона.

Впрочем, римлянам времен Ливия Андроника угодить было легко. Будучи актером, он сорвал голос, играя в собственных пьесах. И тогда он добился права помещать впереди флейтиста молодого раба, который пел и декламировал вместо него; что же касается его самого, то он обходился жестами.

Сомневаюсь, чтобы римляне нашего времени были столь же покладисты, как современники Атилия Регула и Клавдия Пульхра, перед которыми Ливий Андроник играл посредством телодвижений.