Воспоминания Горация

У всадников было время обрушить на слонов второй залп стрел, что лишь усилило ярость животных, но с приближением этих грозных противников, невзирая на все усилия седоков удержать своих лошадей, те испугались и, вставая на дыбы, ржа от ужаса, повернулись к слонам спиной, а затем обратились в бегство.

Уже через мгновение слоны, лошади, гетулы и смертники являли собой не что иное, как чудовищную свалку, откуда ежесекундно выскакивала очередная оставшаяся без своего хозяина лошадь, которая, обезумев от ужаса, вся в мыле, бросалась в эврипу или разбивала голову о меты.

На сей раз уже не пантер и леопардов поднимали слоны на конце своих хоботов, раскачивали на весу и расшибали о землю: это происходило с людьми и лошадьми.

Какую-то минуту ничего нельзя было различить в этой страшной схватке, над которой возвышались, словно самые высокие волны, исполины, превратившиеся из атакованных в атакующих. Но время от времени, как если бы эти бурные волны возвращались в лоно моря, какая-нибудь из них внезапно оседала и исчезала под бушующей поверхностью.

Наконец один из слонов, у которого дротиком выбило глаз, испустил крик боли и ужаса, явно ставший для всех его выживших сородичей не только сигналом к отступлению, но и поводом для паники. Восемь или десять этих исполинов, еще остававшихся на ногах, выбрались из свалки, бросились бежать к мосту, через который их ввели в цирк, и прижались спиной к стене, поднимая вверх хобот, как если бы просили пощады и заявляли, что сдаются.

Никогда еще поле битвы, за исключением, быть может, поля битвы при Гераклее, не являло собой зрелища, подобного тому, что предлагала в этот момент арена цирка.

Люди и лошади были раздавлены, раздроблены, изуродованы страшными сквозными ранами. С другой стороны, в телах погибших слонов торчало столько же стрел и дротиков, сколько булавок торчит в туалетных подушечках наших римских матрон.

Все те, кто еще был в состоянии держать в руке копье или пустить стрелу из лука, объединились и пошли в атаку на гигантских животных, несколько из которых были настолько тяжело ранены, что им приходилось прислоняться к стене, чтобы не упасть.

Однако в пятидесяти шагах от них лучники остановились и, стреляя наугад, не целясь в разрозненное стадо, опорожнили свои колчаны.

И тогда слоны стали испускать крики, тональность которых стала совершенно другой. Это были уже не те страшные трубные звуки, которые призывали к бою и с которыми они шли в атаку; это были стенания, жалобы и мольбы, столь же доступные пониманию, как если бы их произносили на человеческом языке. Более того, словно с целью усилить это наваждение, несколько слонов, которых ранения лишили сил держаться на ногах, опустились на колени и, казалось, взывали к жалости зрителей.

Раздались крики: «Пощаду!»

Возможно, еще немного и, как это происходит в случае гладиаторов, за советом обратились бы к весталкам, призвав их рассудить дело, как вдруг один из слонов, раздраженный, вне всякого сомнения, невыносимо мучительными ранами, выскочил из рядов своих сородичей и вновь ринулся на смертников, лошадей и гетулов.

В одно мгновение он оказался посреди них, молотя хоботом, топча ногами, пронзая бивнями, отвечая жутким ревом на смертельные крики своих противников, а это привело к тому, что ярость лучников и смертников достигла своего предела и они бросились на остальных слонов, покорно давших убить себя, как если бы они и в самом деле сдались и у них не было больше права защищаться.

Этой бойней, этой резней, этим кровопролитием завершился день. Двадцать пять человек и сорок лошадей остались лежать на поле боя. Ни одного из слонов не пощадили.

В течение двух последующих дней эти игры продолжались.

Всего в них погибло сто десять человек, среди которых были как преступники, так и солдаты и бестиарии.

Что же касается животных, то, как подсчитали, погибло пятьдесят ланей и оленей, шестьдесят пантер и леопардов, четыре носорога, тридцать слонов и двести гривастых львов.

При знакомстве с этими цифрами вполне могла бы возникнуть мысль, что размах такого рода игр превзойти уже нельзя, однако Цезарь, диктатор, устроил игры с участием четырехсот львов, а император Август, говорить о котором в этих воспоминаниях о моей юности я буду в другой раз, заверял меня, что на протяжении своей жизни отправил на смерть в различных римских цирках и в ходе устроенных им различных зрелищ около трех с половиной тысяч животных, включая по меньшей мере тысячу львов.

XIII