Воспоминания Горация

Направление моих учебных занятий. — Мое восхищение Гомером. — Я посещаю лекции Сирона. — Я знакомлюсь с Барием и Вергилием. — Популяризация греческого языка в Италии. — День облачения в мужскую тогу. — Великая слава Цезаря. — Почему я критиковал Катона. — Странность Катона, его привычки, его манера путешествовать, похороны его брата. — Он просеивает его прах через решето, чтобы не утерять золота, выплавившегося из драгоценных тканей. — Поведение Катона во время заговора Катилины.

Между тем я достиг своего четырнадцатилетия и, благодаря в первую очередь моей искренней увлеченности греческими поэтами, а не феруле и плетке Орбилия, начал довольно основательно знакомиться с греческой литературой.

В своем послании Августу я говорил, что самые древние греческие писатели были также и самыми лучшими, и таковым было мнение любого человека, который, подобно мне, начал свое учение с Гомера. Гомер всегда был для меня величайшим поэтом, и через двадцать лет после окончания школы, находясь в Пренесте, я писал Максиму Лоллию:

Лоллий, пока у певца ты Троянской войны выбираешь
В Риме стихи для речей, я его прочитал здесь в Пренесте.[53]

Тем не менее это восхищение родоначальником поэзии далеко не было однобоким. Я изучал Менандра, главу новой греческой комедии,[54] но одновременно знакомился и с древними греческими комедиографами: Евполидом, Кратином, Аристофаном, а также с лириками, подражать которым пытался порой один лишь Катулл: Алкеем, Сафо, Стесихором, Анакреонтом. Кроме того, я дополнительно брал уроки у философа-эпикурейца Сирона. Именно у него я познакомился с двумя молодыми людьми, которые, возмужав, стали моими друзьями на всю жизнь: Луцием Барием и Вергилием Мароном.

Вначале они почти не обращали на меня внимания; рядом с ними я был ребенком: мне еще не исполнилось пятнадцати лет, тогда как Луцию Варию было двадцать два года, и он уже получил известность благодаря отрывкам из своей трагедии о Фиесте; Вергилию был двадцать один год, и он уже сочинил несколько шутливых стихотворений.

К моменту моего знакомства с ними они уже были связаны узами дружбы, длившейся всю их жизнь.

Катулл, к тому времени состарившийся, любил Вария и расхваливал его.

Ученые беседы в доме Сирона велись на греческом языке, ибо в Риме того времени греческий язык уже был языком утонченных людей; он был в ходу повсюду на Востоке, а с варварами Запада у нашей молодежи не было ничего общего, если не считать войны. Один-единственный факт способен дать представление о том, сколь быстро распространилось и стало всеобщим пристрастие римлян к этому языку. Лет за двадцать до того цензоры Домиций Агенобарб и Луций Лициний изгнали из Рима греческих грамматиков и философов, поскольку, как они сказали, те развращают молодежь посредством пагубного искусства красноречия и аргументации.

В то время знаменитый родосец Молон, у которого брал уроки Цезарь, приехал в Рим, чтобы от имени своих соотечественников потребовать возвращения денег, которые они ссудили для войны с Митридатом. Так вот, этот оратор не знал ни слова по-латински. И как же поступил сенат, перед которым тот намеревался выступить с изложением дела?

Ему было разрешено выступить на греческом языке, и все прекрасно поняли его.

Вот чему послужила строгость Домиция Агенобарба и Луция Лициния.

Пока я обучался у Сирона, настало время, когда мне полагалось облачиться в мужскую тогу.

Обряд облачения в мужскую тогу происходит лишь раз в году, в шестнадцатый день до апрельских календ.[55] В этот день подросток, который становится мужчиной, снимает с груди свою буллу и вешает ее на шею домашним ларам, в ожидании того часа, когда он расстанется со своим платьем, окаймленным пурпурной лентой, словно сенаторская тога, что является знаком отличия, даруемым детям, и указывает на то, что детство должно почитаться не меньше, чем самая высокая должностная власть.

Мужскую тогу вручает подростку его отец или какой-нибудь назначенный им родственник; именно так происходит в семьях, главы которых занимают высшие государственные должности.

У нас родственников не было, а имелось лишь несколько друзей; отец пригласил Орбилия и тех моих юных школьных товарищей, с кем я был теснее всего связан; ну а я, со своей стороны, пригласил Вария и Вергилия и приготовился к этой торжественной церемонии.