Воспоминания Горация

С вечера я облачился в белоснежную тунику, именуемую региллой, поверх нее набросил на себя тонкую сетчатую накидку шафранового цвета и, в знак счастливого предзнаменования, лег спать в этом наряде.

В третий дневной час все приглашенные собрались в доме моего отца, где мы слегка перекусили в ожидании обеда, который нам подали после нашего возвращения из Капитолийского храма.

В этот день, совпадающий с Либералиями, то есть празднеством в честь Вакха, Рим являет собой совершенно особое зрелище. На каждом шагу, на улицах, площадях и перекрестках, вы наткнетесь на увенчанных плющом старух, которые сидят у всех домов и, держа перед собой небольшие жаровни, пекут на них пироги, покрытые белым медом; эти пироги, прямо с пылу с жару, они продают прохожим, расхваливая свой товар и посвящая его Вакху.

Каждая шествующая мимо семья покупает такой медовый пирог: часть его съедают, а часть жертвуют богу.

Мужскую тогу именуют также тогой вольности. С чем связано такое название? С тем, что эта тога дает свободу тому, кто ее надевает? Или же оно происходит от прозвища «Вольный», которым награждают Вакха?

Покончив с легким угощением, мы отправились в путь. Я шел впереди, справа сопровождаемый отцом, а слева — Орбилием; Вергилий и Варий следовали за нами, а рядом с ними и позади них шли друзья отца и мои школьные товарищи.

Мы поднялись к Капитолию, где с меня сняли мою тунику и где я облачился в белую тогу.

Пока я переодевался, были принесены жертвы богам и совершены благодарственные богослужения.

По окончании церемонии мы спустились на Форум, где в ожидании толпился народ. Этот своего рода показ означает, что с того дня, как подросток облачился в мужскую тогу, он сделался полноправным членом римской городской общины.

Остаток дня прошел в развлечениях, лучшую часть которых составляло застолье, а Вергилий тем временем сочинял стихи, дабы воспеть этот великий день.

За шесть лет до этого, в Мантуе, он и сам впервые надел мужскую тогу; это случилось в 700 году от основания Рима, в том самом году, когда в Луке был возобновлен триумвират Красса, Помпея и Цезаря.

Варий надел ее год спустя.

Римляне разделяют жизнь на пять возрастных периодов, первый из которых я в тот день завершил: детство, заканчивающееся в пятнадцать лет; юность, заканчивающуюся в тридцать, молодость, заканчивающуюся в сорок пять; зрелость, заканчивающуюся в шестьдесят, и старость, заканчивающуюся вместе с жизнью.

Как видим, год, в котором Вергилий впервые надел мужскую тогу, был ознаменован важным событием, но и год, в котором совершилась такая же церемония, касающаяся меня, грозил не отставать от него.

Я уже говорил о том, как триумвират лишился одного из своих членов — Красса.

Я уже говорил, в связи с устроенными Помпеем играми, о том, какой теплый прием оказали там Юлии, и не потому, что она была жена Помпея, а потому, что она была дочь Цезаря.

И, наконец, я уже говорил о том, каким образом Цезарь, начисто отсутствуя в Риме, занимал в нем куда более важное место, чем Помпей, который в нем находился.

Но был в Риме человек, которого более всех беспокоила эта великая слава Цезаря.

Этим человеком был Катон.

Меня упрекали уже при моей жизни и, вероятно, будут упрекать после моей смерти за те слова, какие я употребил в моей оде, адресованной Азинию Поллиону.[56]

Я не буду перекладывать вину на правила стихосложения, якобы заставившие меня использовать эпитет «atrocem».[57] Я просто скажу, что любил Брута и восхищался им, тогда как Катоном восхищался, но так и не сумел полюбить его.

Дело в том, что для меня любовь рождается из любви, а Катон, на мой взгляд, не любил ничего, даже Республику, и никого, даже собственного брата!

Сердце же Брута, напротив, было кладезем нежности и ласки.

Возможно, Катон был чересчур добродетелен для нашей эпохи, подобно тому как Аристид был чересчур справедлив для своего времени.

В таком случае смиренно признаюсь, что я недостаточно добродетелен для того, чтобы понять Катона.

Скажем, в каком свете виделся мне этот великий стоик.

Катон все делал иначе, чем все.

В Риме, выходя на улицу, обычно надевали башмаки и тунику.

Катон выходил из дома босой и без туники.

Модным тогда был пурпур самого яркого оттенка, и более того, лишь при этом условии он считался пурпуром.

Катон носил пурпур ржавого цвета.

Казалось, будто он хотел, чтобы, откуда бы на него ни взглянули — сзади, спереди, вблизи, издалека, — его могли узнать и воскликнуть: «Да это Катон!»

Правда, когда все ссужали деньги под двенадцать процентов годовых, что было законной ставкой, — говоря «все», я исключаю, разумеется, тех, кто ссужал под сто процентов, — так вот, когда все ссужали деньги под двенадцать процентов, он, при всей своей скупости, ссужал без всяких процентов и даже, если у него не было денег, закладывал в казну собственное поместье или дом, чтобы оказать услугу другу или даже постороннему.

Разразилась война с рабами. Цепион, его брат, командовал под начальством Геллия отрядом в тысячу человек.

Катон вступил в армию простым солдатом и присоединился к брату.