Воспоминания Горация

Но когда я посетил Академию, то есть через сорок один год после опустошения, произведенного Суллой, выросли уже новые деревья, и сады Академии опять сделались прибежищем философом и местом гулянья жителей города.

Река Кефис, протекающая через эти сады, своими двумя протоками дарит им восхитительную свежесть.

Поднявшись по течению Кефиса и миновав башню Тимона Мизантропа, мы подошли к небольшому селению Колон, где родился Софокл. Священной роще Эвменид повезло больше, чем садам Академии: Сулла ее не тронул.

Храм Нептуна Гиппия, где укрывался Эдип, все еще стоял на своем месте.

Колон находится на пути в Фивы, возле Медного порога.

Мы вернулись в город через ворота Гиппады, посетили дом Фемистокла и построенное им позади этого дома святилище Дианы, а затем дом Фокиона; наконец, через Диомейские ворота мы вышли из города и напротив храма и садов Венеры увидели Киносарг — сад, где держали свою школу киники.

Напротив, примерно в двух стадиях, на берегу Илисса, расположен Ликей. Как уверяют, его построил Лик, сын Пандиона; Перикл разбил вокруг него сады и украсил его картинами; Аристотель выбрал это место, чтобы давать там уроки философии, и, поскольку он давал их во время прогулок, его учеников прозвали перипатетиками, или прогуливающимися.

По другую сторону Илисса стоит гора Гиметт, пчелы с которой садились на уста младенца Платона.

Мы опять вернулись в город через Эгейские ворота, что привело нас прямо к театру Вакха и к Одеону; затем, по улице Треножников, я дошел до улицы Гермеса, пройдя у подножия Ареопага.

У меня еще будет случай, но уже в других обстоятельствах, рассказать об исторических памятниках Афин.

XXIII

Мои учебные занятия. — Мои любовные увлечения. — Что происходило в Риме, пока я влюблялся и учился. — Победа Цезаря. — Он начинает сталкиваться с противодействием. — Цезарь высмеивает трибуна. — Он оскорбляет сенат. — В Афинах узнают об убийстве Цезаря. — Впечатление, которое производит это известие. — Книга Цицерона «Об обязанностях». — Брут и Кассий причислены к героям. — Подробности, касающиеся участия Порции в заговоре. — Пасынок Брута.

Читая мои оды, сатиры и послания, понимаешь, что я приехал в Афины скорее для того, чтобы изучать там греческий язык и греческую поэзию, нежели философию, и к тому же пребывая в убеждении, что в женских устах любой язык приобретает всю мелодичность, всю плавность и всю гибкость, на какие он способен.

Это убеждение подвигло меня, простого бедного школяра, явиться к прекрасной Неэре, в ту пору одной из самых модных афинских гетер. Я сочинил для нее какие-то стихи на греческом языке, и они открыли мне дверь ее дома.

Правда, уже через три месяца я заметил, что у меня есть соперник.

Это ей я посвятил стихи:

Nox erat et coelo fulgebat luna sereno.[73]

Как и те первые стихи, они были написаны вначале на греческом языке, но, перечитав замечательных эллинских поэтов и увидев, сколь малый вклад в поэзию внес Рим по сравнению с Грецией, я понял, что с одной стороны все еще только предстоит сделать, тогда как с другой уже ничего делать не надо.

И тогда я вернулся к сочинению стихов на латыни, но, подражая Сафо, Алкею и Анакреонту, решил ввести в поэзию новые размеры и устроил из этих изменений в искусстве стихосложения отдельное занятие.

На этот возврат к латинскому языку я и намекнул в своей десятой сатире, сказав:

Я ведь и сам, хоть рожден по сю сторону моря, однако
Тоже, случалось, писал по-гречески прежде стишонки.
Но однажды средь ночи, когда сновиденья правдивы,
Вдруг мне явился Квирин и с угрозой сказал мне: безумец!
В Греции много поэтов. Толпу их умножить собою —
То же, что в рощу дров наносить, ничуть не умнее![74]

В Афинах я провел три года, которые вправе считать самой счастливой порой моей жизни. В течение трех лет в мире, по крайней мере в Греции, царило полное спокойствие.