Самым таинственным из всех основоположников философских учений был Пифагор. Современник Нумы, он создал не только законодательство, но и новую общность. Из своих путешествий в Индию он привез догму метемпсихоза. Поскольку ему нужно было обосновать ее хоть на чем-нибудь, он обосновал ее на собственном примере, так что, дабы поставить под сомнение догму, следует прежде всего поставить под сомнение утверждения ее автора. Впрочем, он помнил себя лишь со времен Троянской войны, что и так говорит о достаточно хорошей памяти. Он заявлял, что вначале был Эфалидом, сыном Меркурия; затем Эвфорбом, сыном Панфоя, раненным Менелаем; затем Гермотимом Клазоменским, учителем и предшественником Анаксагора. Однажды, когда его душа, возвратившись из очередного странствования, застала его тело преданным огню[71]
и не могла вернуться в свое жилище, она перешла в тело какого-то рыбака, который вот-вот должен был появиться на свет, а уже из тела этого рыбака — в тело Пифагора.Что же касается его учения, то я никогда не придавал ему большого значения и потому не буду пытаться объяснять ее ни моим современникам, ни будущим поколениям. Он глубоко и с тщанием изучал не только вопросы морали и законодательства, но и астрономию, геометрию и все прочие отрасли математических наук. Это ему мы обязаны знаменитым доказательством теоремы о квадрате гипотенузы. Однако привычка размышлять над понятием числа привела его к тому, что он выдвинул положение, ставшее основой всего его учения: «Число есть первоначало всего».
Кто сможет, пусть докажет!
Отсюда та роль, какую играют среди чисел монады, диады, триады, тетрады, а в особенности декады.
Он первым осознал согласие, царящее во всех частях Вселенной, и сказал: «Мир есть гармония».
Исходя из этого положения, он приблизился к самому божеству, воспринимая его как высший разум, бесконечный и всеобъемлющий; но, опасаясь быть обвиненным в кощунстве по отношению к другим богам, он высказывал это мнение лишь своим последователям, добавляя, что человеческая душа является частью божественного разума, и четко отличая ее от материи, каковую считал источником постыдных наклонностей и порочных страстей.
Что же касается киников, о которых мы говорим здесь исключительно для справки, то они являли собой всего-навсего опрощенный стоицизм: все, что составляло предмет гордости у стоиков, становилось бесстыдством у киников.
Их мудрость, облаченная в лохмотья, бродила с котомкой за плечами, палкой в руке и бранью на устах. То была мудрость, соседствующая с безумием, добродетель, соседствующая с пороком. Многие держали в своем доме киников, подобно тому как египетские цари держали в своем дворце шутов. Однажды я застал Ливию, жену Августа, внимающей некоему Арию, философу-кинику. Она была удручена какой-то горестью и, не желая печалить мужа, приказала достойному философу утешить ее.
Остается объяснить, что представляла собой философия Эпикура, то есть та философия, какой я отдавал предпочтение.