Воспоминания о детстве

Мы брали керосинку и шли гулять по дому. Такие маленькие путешествия мы с Ромкой совершали довольно часто, особенно когда взрослые забывали о нашем существовании. На улице снежный буран, ветер воет в трубах, а на лестнице темно, как в погребе. Лифт поскрипывает где-то внизу, как чудовище, в своей клетке, слышно завывание ветра – жуть, да и только. Мы с Ромкой никогда этого ничего не боялись, почти, ну а если и побаивались немножко, то нам было все равно. А Ромка любил риск и всякие страхи, все время лез туда, где страшно, хотя сам боялся еще больше меня.

Лестница была круглая, вокруг лифта, уходила далеко вниз и терялась в темноте, как будто вела в подземелье. Мы с Ромкой даже так играли, будто спускаемся в подземное царство. Ступеньки были высокие и крутые, мы спускались по ним очень медленно, крепко взявшись за руки, словно шли по краю пропасти. Я держала керосинку, от нее по стенам прыгали огромные черные тени. Ромке спускаться было тяжелее, чем мне, он еще не научился переступать ногами поочередно, как взрослые, а ставил сначала правую ногу, затем к ней приставлял левую. Все эти наши странствия имели смысл. Мы вовсе и не думали таскаться вверх и вниз без толку.

Сперва мы шли к французу Луи, что жил под нами. Квартирка у него была полупустая, мебели мало, в некоторых комнатах совсем ничего не было, только пыльные комки катались по полу. Луи затапливал камин, а мы с Ромкой забирались на большой французский диван с высокой спинкой и глядели на огонь. Луи давал нам шипучую газировку и усаживался на краешке французского стула. Он покачивался из стороны в сторону, помешивая угли палочкой. Лицо его было оранжевое от огня, как морковка, нос красный, и кудрявая челка, зачесанная на бок, свешивалась со лба, будто тряпочка, тогда как в другие часы она весело подпрыгивала.

Луи бормотал на своем забавном русско-французском языке что-то о Париже, о Ницце, где он родился, о Тулузе, о Лионе, о Марселе, о каком-то маленьком городишке у моря. Из его сумбура без спряжений с трудом можно было выловить что-то путное, смутно напоминающее русский язык, но сразу было понятно, что он говорит о своей далекой Франции. Чаще всего он вспоминал о Париже. Тур Эйфель, по-нашему Эйфелева башня (мы с Ромкой видели ее на картинке), высоченная такая, почти до неба. Шанзелизе, Латинский квартал, Монмартр, Мулен Руж…

Мы с Ромкой, к сожалению, не могли с ним хорошенько поболтать, французского толком не знали, а Луи по-нашему ерунду какую-то бормотал. Но несколько слов мы выучили: мерси, мон дьё, ма шер, о-ля-ля, вуаля, се ля ви… А при встрече громко кричали в один голос: “Сова! Сова! Сова!” Ему очень нравилось, когда сову какую-то поминали.

Нам с Ромкой смешно было, что Луи уже такой большой и простые буквы не может толком выговаривать. Мы его иногда пытались научить, но это было трудно. А еще все ударения у него на последний слог падали во всех словах. Меня он звал Лили, а Ромку вообще как-то не понятно как. Ромка обижался и все время ему кричал, изо всех сил ударяя на первый слог: “Ромка! Ромка!”, правда, чаще всего у него выходило: “Хомка!” И очень Ромке странно казалось, что слова у Луи не изо рта вылетают, а из носа. Ромка говорил, что, видно, все французы так забавно устроены: рот открывают, а говорят носом.

Этажом ниже жил старый генерал в отставке. Ромка в нем души не чаял, потому что он все время рассказывал всякие истории о великих сражениях, битвах и о разных полководцах, царях или королях. Ромка был большой любитель таких историй. О Наполеоне, кстати, тоже генерал нам рассказал.

По вечерам он сидел в большом кресле у окна, курил трубку и рассказывал без остановки, описывая во всех подробностях ход сражения, участников, командиров. Иногда он вскакивал с места и принимался бродить по комнате вокруг мебели, кричал, махал руками, изображая, как одна армия идет на другую, как грохочут пушки; отдавал команды воображаемым солдатам. Ромка слушал, затаив дыхание, широко раскрыв глаза и разинув рот, будто кино смотрел.

Он мог бы сейчас лучше и подробнее описать все эти рассказы старого генерала. Меня они не очень интересовали, поэтому я слушала вполуха. Зато в моей памяти прекрасно сохранилась комната. Она была не похожа на все остальные комнаты в обычных квартирах. Мебель была какая-то необыкновенная. Сидели мы с Ромкой всегда на кровати, покрытой пушистым одеялом, похожим на шкуру какого-то зверя. Не было у этой кровати ни полога, ни спинок с вензелями, зато она могла складываться и раскладываться. Окно в комнате было большое, с широким подоконником, у окна висел гамак. В одном углу стоял штурвал, а над ним висела голова оленя с огромными рогами. На стенах в беспорядке громоздились полки с книгами. И книги все были очень-очень старые, а рядом с книгами лежали морские раковины, много раковин, и все такие красивые, разноцветные. Генерал давал нам послушать, как шумит в них море. А с потолка свешивались модели кораблей, они покачивались при сквозняке. Казалось, будто они сейчас уплывут.