Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Никто не сможет теперь объяснить, зачем в выборгской школе механизаторов сельского хозяйства проводилась лекция о современных английских художниках. Но в этом бреду была своя забавная милота. В каких-то случайных журналах я вычитывал имена совершенно второстепенных английских художников, которые как-то и почему-то были у нас замечены — чаще всего за идейность и преданность реализму. Что-то рассказали мне наши преподаватели. Эти обрезки нанизывались на шампур неких общих понятий, снабжались немудреными аналитическими пассажами и пересказывались. Но все иностранное настолько было запретным, что и такой простенький рассказ с картинками был подарком. И слушатели оказывались благодарными: надо полагать, для механизаторов или пограничников-первогодков на заставе моя лекция была такой же экзотикой, как «Бродяга» с Раджем Капуром, только куда менее увлекательной. Но внимали мне почти с благоговением, и счастье мое было безграничным.

Романтическими были эти взрослые «командировки» в Выборг. Пропуск из «Большого дома» (Выборг был «режимным» приграничным городом), угрюмые бойцы в зеленых фуражках, проверявшие документы в поезде. Первое ощущение не всамделишной, но все же заграницы. Тихие маленькие трамваи, катившиеся по узким «западным» рельсам, брусчатка, пустая гостиница (мало кто приезжал в закрытый Выборг), еще финнами построенное кино с мягкими креслами, дефицитные книги и вообще относительное изобилие в магазинах. Завтраки в ресторане (неведомая в обыденной жизни радость!). А главное — там я познакомился с человеком совершенно трифоновской судьбы.

Районный «комсомольский вожак», восторженный руководитель оттепельной поры, юный и взрослый человек с красивым ясным лицом, он светился честным, непоказным энтузиазмом. С табельным пистолетом в кармане (приграничье!) мотался он за рулем казенной дребезжащей «победы» по всей бесприютной выборгской земле, любил людей, знакомил меня с пограничниками. И пограничники были серьезные, строгие и добродушные люди, они занимались опасным мужским делом. Говорили: «За нами страна», и казенные эти слова звучали там, где порой и стреляли, отнюдь не выспренно. То, что говорилось об искусстве, даже мои юношеские дилетантские фиоритуры, воспринимали с детской задумчивой серьезностью.

А жили они, пограничники (а ведь это привилегированные военные), страшно. В казарме, тесной и темной, удушливо пахло мокрыми шинелями и людьми, не знающими, что такое душ. Ели консервы. Офицеры жили в дощатых дачных домиках, по одной комнате на семью.

Мы ночевали на заставе. Мой восторженный спутник, сидя в сиреневом белье на раскладушке, рассказывал мне, как мечтает он, отбыв срок на своей должности, заняться детьми, переменить всю систему воспитания, написать книгу «против Макаренко» под названием (уже придумал!) «Камни летят вверх», и лицо его светилось искренней верой и силой. О таких людях писали потом Аксенов, Гладилин, о них снимал «Заставу Ильича» Хуциев, и было это тогда чистой правдой — было.

Несколько лет спустя я встретил этого еще молодого человека уже не в Выборге, а в Ленинграде, лицо у него стало другое. Несколько надменно он сообщил мне, что теперь он — «в Комитете», то есть в КГБ. Тогда это уже звучало не так, как прежде: шла реабилитация, в этот департамент звали молодых и честных энтузиастов, и приятель мой как раз этим и занимался. Сначала. А еще через некоторое время я встретил его вновь. Глаза у него стали совсем иными, говорил он значительно, полунамеками. И все же он, как мне кажется, — мы почти не виделись с ним — сохранил сердце и душу, но, может быть, это только кажется мне.

И были по-прежнему встречи с иностранцами, рискованные речи, новые, странные публикации: «Хроника времен Виктора Подгурского» Гладилина в «Юности», «Фабричная девчонка» Володина в «Театре». Пятнадцатого октября 1956-го в Москве впервые собралась труппа «Студии молодых актеров» — началась история будущего театра «Современник».

Той же осенью я открыл августовскую книжку «Нового мира». Не слишком умелая, но живая проза обожгла непривычной прямотой суждений, честностью рассказа о глухоте и жестокости начальников, о том, что людям приходится считать деньги, что их часто не хватает, что люди бедствуют, что не достучаться до справедливости, и главное — за все это у автора действительно болит сердце. Дудинцев — «Не хлебом единым» (тот самый роман, обсуждая который Паустовский вспоминал о чиновных пассажирах теплохода «Победа»).