Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Сначала в Союз художников надо было ходить, чтобы в него поступить. Поскольку у меня был уже с десяток публикаций, в том числе и многократно упоминавшаяся книжечка «Юрий Подляский», меня в союз приняли легко. Сам Подляский написал мне трогательную рекомендацию, где была восхитительная фраза: «В книге М. Германа обо мне есть прекрасные места».

Полноправным членом ЛОСХа стал я с весны 1962-го, и кожаный темно-вишневый билетик с подписью самого Сергея Васильевича Герасимова («Художник, а не орденоносец» — определяли еще до войны разницу между ним и Александром Герасимовым, а сам же Сергей Васильевич на вопрос: «Не родственник ли вы Александру Михайловичу?» — желчно отвечал: «Даже не однофамилец») я храню по сию пору, хотя союз то ли полностью развалился, то ли тлеет и я уже давно не ощущаю своей причастности к нему.

А тогда этот билет — принадлежность едва ли не «Аглицкому клубу». В чем-то членство в ЛОСХе было похлеще кандидатской степени, к тому же нормальное гражданство, социальное бесстрашие, своего рода «вид на жительство» для не служащего нигде человека, бесплатный вход во все музеи, право (пассивное, как уже говорилось, но все же!) на дополнительную площадь, гонорары за лекции и тексты как кандидатам наук. Словом, новый повод зазнаться, состояние, в которое я систематически впадал, чудесным образом сохраняя панический страх перед жизнью и неуверенность в себе.

В здании Союза художников на Большой Морской (б. Герцена), 38. 2000-е

Но долго еще меня тянуло в этот фантомный мир советского, отчасти респектабельного, отчасти богемного, творческого бытия. Мне он казался «престижным», я завидовал коллегам, которые в нем давно и прочно состояли.

О, этот союз начала шестидесятых, вполне хранящий респектабельность высокого официоза, солидной истории (на почетном месте висел портрет первого председателя — Петрова-Водкина, чья реабилитация уже робко начиналась)! В комнате правления стояли ампирная мебель и особый телефон, называвшийся «смольнинская вертушка» (аппарат правительственной связи), сиял над дубовой лестницей затейливый витраж «модерн» аккурат над дверью в непременное партбюро. Секретарем обычно бывал художник скромного таланта, который по негласному закону после года пребывания на должности получал звание «заслуженного». Ниже этажом — иностранный отдел («отдел внешних связей»), где сидела дама со значительным лицом и печатала секретные документы.

Но главным было, разумеется, ощущение принадлежности к особому ордену, некое детское масонство. Те мои коллеги, что были не намного старше меня и в союз вступили сравнительно недавно, с особливой небрежностью демонстрировали свою фамильярную привычность лосховским стенам. В ту пору я еще страдал острым снобизмом (в классическом, теккереевском смысле слова, то есть жаждал общаться только с более важными, чем я, людьми), и знакомство с известными художниками и моими коллегами, возможность небрежно потрепаться о художественных новостях, называть лосховских знаменитостей по имени-отчеству — все это мне страшно льстило.

А за нарядным фасадом и вестибюлем, за просторными выставочными залами, еще хранившими достоинство здания, где некогда помещалось Общество поощрения художеств, начинался собственно союз. Темные коридоры, пахнущие многолетним несвежим холодом и красками, страшноватые лестницы в мастерские, облезлые кабинеты и плохонький буфет, из которого уже с двенадцати часов дня шел густой дух дешевого коньяка и лука. До полудня «не наливали», и художники томились в коридорах, а потом маленькой толпой бежали освежаться. Главным был почтенный и даже по-своему элегантный сухощавый старец Ярослав Сергеевич Николаев, носитель многочисленных регалий, непременный член президиумов, правлений и бюро. Блестящий циник, он ловко писал картины о героических подвигах красногвардейцев и прочих борцов с царским режимом, но в сильном подпитии, рассказывали, признавался, что воевал, в сущности, за Колчака. Может быть, и хвастался.

Здание Общества поощрения художеств. 1912

Именно там, в буфете ЛОСХа, видел я человека (очень известного, еще молодого живописца), в прямом смысле слова упавшего под стол и там заснувшего. Самым впечатляющим была реакция окружающих, точнее, полное ее отсутствие — пусть его «отдыхает».