Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Каллимах же на этого буйного юношу смотрел сквозь пальцы. Королю и в это время хватало проблем и забот, потому что переговоры с Литвой шли тупо и упорно… и тут ничего не приобреталось. Из Праги также приходили новости, которые в обеих семьях пробуждали тревогу за судьбу Владислава. Кто-то там выстрелил из лука в него, смотрящего из окна, другой, по-видимому, яд ему готовил. Владислав должен был спрятаться в верхнем замке Градшин.

Король потерял своего любимца Грушинского, которого он вёл в архиепископскую гнезненскую столицу. По нему была великая скорбь. Не всё духовенство его любило, потому что под одеждой священника он имел привычки и сердце рыцарские, а был так предан королю, что делал для него всё, что хотел. Казимир также много вытерпел по его причине.

Я должен был бы повторяться, если бы захотел описывать всё, что делалось в Венгрии и Чехии в течение этих лет, потому что там воду кипятили без результата. Но у короля было его хвалёное упорство, которое начатого дела ему бросить не давало.

Я обойду и то, что мы дважды на время избавлялись от Каллимаха: раз, когда отправили его в посольстве в Турцию, другой, когда шляхта на съезде в Пиотркове так донимала короля этим советником-итальянцем, что он на время должен был его удалить. Но об этой ещё ниже.

К венгерским и чешским делам прибавилось прусское, хоть законченное и возобновлённое. Обойду и то, как повторно горел Краков, и упомяну, что тот славный приём магистра Тевтонского ордена, где король в завоёванной главной крепости ордена принимал его господина, лишённого наследства, действительно по-королевски, — я видел, находясь там рядом с Ольбрехтом. При короле был и старший сын Казимир, большой отряд сенаторов, двор военный и очень великолепный гражданский.

Там нужно было видеть тех крестоносных панов гостями в собственном гнезде, где каждый шаг напоминал об их былой силе и сегодняшней слабости.

Действительно, большего унижения, чем тогда, никогда, может, не испытывал этот коварный и предательский орден, вынужденный кланяться победителю и пану, которого в душе ненавидел.

Поэтому три эти их крепости, огромные стены, эти гигантские залы, опёртые на гранитные столбы, эти величественные здания, комнаты, часовни, картины осматривать в чужих руках и в них с покорностью стоять лишённым наследства, вынуждая себя к равнодушию и смеху, — должно быть, было суровой казнью.

Помню, как Казимир с Куровским, восхищённые там большим образом Богородицы, который крестоносцы продемонстрировали с необычайным мастерством, осветили его вечером лампадами и пошли с челядью петь песни перед ним на улице. Стечение народа было великим.

Ольбрахт же, больше летая по зданиям, проказничал, потому что их величена и размеры очень пришлись ему по вкусу, потому что в них хоть бы несколько сотен человек могли одновременно пировать и развлекаться.

Не удивительно, что потом не прошло и года, а крестоносцы снова устраивали заговоры.

На следующий год мы всем двором, с королевой, двумя старшими королевичами поехали в Вильно и праздники отметили в Троках, по случаю охоты.

Шляхта, надувшись на короля и из-за Каллимаха, и из-за того, что Яну Рытвианскому, которого поддерживал итальянец, дали одновременно маршальство и каштеланию, собираться на сейм не хотела.

Не первый раз приходилось её обхаживать то терпением, то разными влияниями, поэтому в следующем году всё прошло согласно решению короля, и в Пиотркове приняли виардунковый налог.

Литва также давно жалела, что у неё не было собственного пана, и когда мы там были, она во что бы то ни стало хотела повлиять на короля, чтобы дал ей одного из сыновей.

Их бы охотно удовлетворил набожный Казимир, но доверить ему правление из-за слабого разума отец не мог, а, обходя его, он также не хотел отдать бразды правление Ольбрахту из иных причин.

В то время, о котором говорю, было Ольбрахту уже двадцать лет; горячей крови, расточительный, своевольный и безрассудный. Отпустить его одного Казимир не мог, боялся, так как знал Литву, знал, что или восстановил бы её против себя, или излишним послушанием снова бы оторвал от Польши. Король всегда говорил и стоял при том, что отдельного пана Литва иметь не должна; а одного должно хватить на эти два края. Иначе повторится то, что бывало при Витовте и Свидригайлле. Литовцев очень опечалил этот отказ, но они потихоньку бормотали, что когда-нибудь они поставят на своём и посадят у себя в Литве великого князя, и забрать не позволят.

Этот приличный временной отрезок вплоть до 1480 года я пробегаю, так как прожил его, не столкнувшись в его течении ни с чем, что бы влияло на мою судьбу.