Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Мать, однако, сильно настаивала, чтобы я женился, ставя мне в пример тех, кто шли к алтарю в более позднем возрасте и были счастливы.

Не сопротивляясь ей, я тем временем должен был и ею пренебречь, и себя забыть для Ольбрахта. У него предостаточно было черни для кубка и для смеха, но он сам лучше всех понимал, что ими ни в чём воспользоваться было нельзя. Поэтому всё возлагалось на меня. Что мне за это обещали золотые горы, я уже не говорю. Если бы они в действительности были у Ольбрехта, наверное, он бы их не жалел. Он их постыдно разбрасывал, а льстецы и шуты, крутящиеся возле него, этим пользовались. Я уже говорил это, но не могу удержаться от повторения: как муж такого разума, быстрого ума и знаний, мог находить удовольствие в неучах, шутах и самой разношерстной черни? Он был двуличен, как я говорил; иногда муж серьёзный и умный, а тут же легкомысленный и почти инфантильный, из-за избыточной пылкости. Любая удачная шутка и любое свежее личико хватали его за мягкое сердце. Правда также, за некоторым исключением, что он постоянно ни к чему не привязывался.

Поскольку деньги из личной казны покойного короля были срочно нужны, сразу вскрыли завещание и разные дополнения к нему, потому что король ни о ком из своих слуг не забыл. Я уже ни на что не надеялся, потому что он меня одарил при жизни, однако же оказалось, что из одежды, лошадей, сёдел и доспехов и мне кое-что причиталось, а самой первой была шуба, подбитая куницей, покрытая шёлком, которую сам король носил, но не больше нескольких раз. Также из конюшни мне досталась пара выносливых лошадей.

О других Казимир также не забыл. Одному Владиславу Чешскому он ничего не дал и даже не упомянул в завещании, словно его не было на свете. Доли Александра, Сигизмунда и Фридриха были очень значительные, доля Ольбрахта была весьма хилой, или из-за его расточительности, или, может, садясь на трон, ему много не нужно. Но только теперь, после смерти короля открылось то, чего никто на свете предвидеть не мог, — выбор Ольбрахта был очень сомнителен. По старому обычаю после отца ему следовало взойти на престол, но одни рыцари утверждали, что им был предоставлен выбор из королевской семьи, для чего приводили примеры из хроник, а другие шли дальше и требовали Пяста.

Если в Литве выберут Александра, которого они пытаются заполучить, это будет означать полный разрыв с ней и как бы изгнание Ягеллонов на их старые наследственные земли.

И хотя громко этого не разглашали, было известно, что архиепископ Гнезненский Збигнев из Олесницы, так же как его дядя-кардинал, склонялся к Пястам. До Кракова доходили уже слухи, что на большой съезд, на котором должны были выбрать короля, готовился приехать в тысячу коней один из князей Мазовецких; на его стороне было приличное число мелкой шляхты, несколько своих епископов, а что хуже, архиепископ, который, хотя был уже болен и с трудом передвигался, имел большое влияние и своих деятельных людей.

Королева-мать, которая поначалу даже не хотела верить, чтобы после долгого правления её мужа и более чем столетнего царствования рода Ягеллонов поляки могли подумать о новой династии, убедившись, что это действительно намечалось, и зная, что Ольбрахт пренебрегает опасностью, с неимоверной энергией взялась за дело.

Позвала к себе Каллимаха, собрала всех друзей покойного, раздобыла, сколько смогла, денег и не отдыхала теперь ни минуты. Ольбрахт же, увидев, что мать так хорошо его заменит, тем меньше заботился и сам занимался своим выбором.

Казалось, что он так был уверен в своём, или мало для него значило, будет ли королём, или нет, что часто не хотел слушать важнейшие новости, а когда только мог, сбегал к Лене и там проводил время.

Из того, что я смог узнать от людей, что и в городе повторяли, и землевладельцы привозили, было очевидно, что главным образом Ольбрахту вредил Каллимах.

Его не выносили как врага рыцарства и вельмож при покойном короле, даже хотели покуситься на его жизнь; теперь же, зная, что душой и телом Ольбрахт ему предан, оба пытались друг от друга отделаться.

Поскольку перед съездом кружили такие разные и мутные слухи, что из них мало правды можно было понять, Ольбрахт меня вместе с Боброком отправил в свет, чтобы мы привезли информацию, как обстоят дела.

конец третьего тома

Том IV

Мало оставалось времени до назначенного на 15 августа съезда в Пиотркове, так что мы с Боброком, чтобы узнать, как думает шляхта и кто её возглавляет, должны были летать как ошпаренные, хватать налету слова, угадывать, что где готовится, чтобы королева с епископом Фридрихом могла что-нибудь с этим сделать. Потому что на самого Ольбрахта, который над всем насмехался, положиться нельзя было. Он обнимал и целовал мать, благодаря её за заботу, в шутку обещал брату, что, когда станет королём, то постарается сделать его папой — а о том, что должно было случиться, он ничуть не заботился. Слушал песенки, смеялся шуткам и попивал то славное Пятковское пиво, которое и Фридрих любил.