Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Ольбрахт был готов к тому, чтобы, когда его выберут, великим пиршеством угостить всю эту толпу. Он на это не жалел. Как бы чудом появились столы из досок, целые оковалки мяса, целые горы хлеба и вина, пива и мёда, не только то, что мы привезли из Кракова, но что имелось Пиотркове и окрестностях. Я думаю, что потом пару месяцев, по меньшей мере, пили одну воду. Итак, большое веселье, охота, песни, а притом, состязания и бои продолжались до белого дня.

Недавно выбранный король меня сразу отправил к епископу в Гнезно с письмом, объявляющим ему о выборе и в то же время просящим, чтобы по старой традиции он приехал на коронацию в Краков.

По правде говоря, епископ Краковский, Фридрих, охотно предлагал заменить себя, но ни королева, ни Ольбрахт этого не хотели.

Я почти был доволен, вырвавшись из Пиотркова, где от крика наполовину оглох, от возгласов — охрип, а от бессонницы и тяжёлой работы чуть с ума не сошёл, вздохнул немного в дороге до Гнезна.

Этого второго Збигнева из Олесницы я видел мало и только издалека, поэтому мне было любопытно сравнить его с дядей. Я знал от Каллимаха, что он был с ним в переписке и хороших отношениях, хоть Каллимах был на стороне Ольбрахта, а епископ Ягеллонов, как и дядя, не любил.

Когда я отправился с письмом в Гнезно, мне сперва объявили, что архиепископ болел и много страдал, и я был вынужден ждать несколько часов, пока пустят к нему. Это, однако же, не затянулось, и меня пригласили к архипастырю.

Он сидел в большом кресле с покрытыми ногами, с опухшим лицом, но муж был большого авторитета и по нему сразу было видно, что света и людей знал много, что имел господское образование. Также двор вокруг него и всё, что его окружало, было достойно князя церкви.

Письмо, которое я вёз, и я, мы были первыми вестниками о выборе Ольбрахта. Архиепископ, что не было для нас тайной, поддерживал мазуров, но он не дал от себя ни малейшего знака, что даже был в курсе их покушения.

Бросив взгляд на письмо короля, он спокойным голосом начал меня обо всём расспрашивать. Я, немного строя из себя глупца, начал с того, что выразил удивление появлению Пястов, которые тоже делали попытки захватить корону, тогда как она более ста лет была в семье Ягеллонов.

Архиепископ выслушал это, качая головой и будто тоже выражая удивление. Дальше я продолжал о силе, какую они с собой привели, а в то же время о рыцарях, которые окружали Ольбрахта, о разных голосах за Александра и Сигизмунда, кончая тем, что единогласно, без спора и шума выбрали Ольбрахта.

Всё это выслушав, Олесницкий взял ещё раз в руки письмо короля, прочитал его, сложил и долго думал, ничего не отвечая. Потом открыл мне толстые и страшно опухшие ноги, указал на них и, вздыхая, сказал сдавленным голосом:

— Смотри, дитя моё, какой я; могу ли я ехать на коронацию и вынести этот труд при моей болезни? Ultimis spiro! Жизни во мне немного.

— Королю очень важно, — сказал я, — получить эту корону из рук архиепископа. Я также думаю, что для сохранения законности, которая служит гнезненскому пастырю, следует что-нибудь сделать. Наконец, и то я должен добавить, что злобные люди и клеветники в Пиотркове разносили: что якобы ваше преподобие склонялись к Пястам.

Збигнев нахмурился и живо заёрзал.

— Ну и что, — прервал он меня, — разве вы не видите, что я прикован и обездвижен, а, прославляя Бога, в мирские дела уже вовсе не вмешиваюсь.

Он пожал плечами.

— Пястам уже ничего больше не осталось, чем наследство их имени, с которым постепенно сходят в могилу, не вернув однажды потерянного.

Ещё какое-то время он расспрашивал меня о делах нейтральных. Спросил о Каллимахе, которого называл своим приятелем, находится ли он также в Пиотркове?

— Он не мог на это отважиться, — сказал я, — этот муж больших знаний, которому младшие королевичи обязаны своими знаниями, приобрёл себе столько врагов, вызывает такую ненависть, что ему иногда нужно скрываться, желая дольше остаться в Польше.

Збигнев мгновение подумал.

— Он сам несколько виноват в этом, — сказал он, — потому что, не ограничиваясь тем, к чему расположен и что его призвание, он слишком открыто выступает с советами, которые звучат у нас угрожающе и с нашими традициями и законами не согласуются. Что же удивительного, что у нас каждый заботится об своих правах, которые унаследовал от отцов? Мне было бы жаль, — прибавил он, — если бы мы его потеряли, но трудно ему будет убрать теперь недоверие, какое вызвал.

Когда я, собираясь уже откланяться, требовал ответа, Олесницкий снова минуту подумал и сказал:

— Хотя бы приказал нести себя от Гнезна до Кракова, долг свой я выполню. Должен прибыть. Не хочу давать питать новую клевету и допустить ущерба прав архиепископа. Месяц времени мне остаётся на приготовление к путешествию и дороге… даст Бог, переживу.

Он печально опустил голову, а я, поцеловав его руку, ушёл.

Итак, я сразу же помчался обратно с ответом в Краков, где король и епископ Фридрих меня уже опередили.