Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Степанек Валашский, турки, татары, Литва, Русь, теперь не могли оставить в покое, видя нашу слабость. Александр отстронился, или его оттащили литвины, Владислав Чешский неохотно обещал нам свою откладываемую помощь; как же не воспользоваться? Не обескураженный король, как тогда, так и теперь готовился к большой войне с турками.

Из Праги и Буды приезжали к нам посланцы, а королевские ехали к Владиславу, обещали эффективный союз, тем временем Степанек нападал и грабил Покуцы и Русь. Всё это наш государь так легко переносил, будто был очень уверен в успешном окончании.

Довольно удачно доехав до Кракова, поскольку нога ещё беспокоила, а на подкоморскую службу нечего было спешить, мы с матерью не разделились. Я остался у неё дома и, могу сказать, что это время было самым счастливым в моей жизни.

Король наконец вернулся, но так как меня не позвали в замок, я остался под золотым колоколом. Я немного обленился, а от матери и достойной Кинги уже отстать не хотел.

Между тем, как только Ольбрахт выздоровел и почувствовал в себе силу, начал ту жизнь, к которой привык. Мало ему было того, что каждые несколько дней у кардинала-брата он устраивал пиры, весёлые застолья и пьянки, с которых чаще всего возвращался только под утро. С небольшим числом своих придворных он устраивал по ночам экспедиции в город, в такие дома, в которых, помилуй, Господи, не только нога короля не должна стоять, но и его челяди.

Мне говорили об этом, да и сам я не единожды слышал голоса на рынке, в которых различал хорошо знакомый мне смех короля. Те, кто когда-то навязывал ему Кингу и восхвалял её красоту, должно быть, снова, из-за злобы ко мне, побудили его обратиться к ней. До меня дошла информация, что королевские посланцы пару раз приставали к ней, когда она тут же неподалёку шла в костёл Девы Марии. Старая женщина, которая пыталась её обхаживать, обещая великие сокровища, если даст себя отвести, проскользнула в дом.

Ей открыто говорили о короле.

От стыда она никому не смела жаловаться, только позже всё откылось.

Дряхлый, немощный Слизиак видел больше меня, мне об этом ничего не говорили.

Эта весенняя ночь, которая снова была переломной в моей судьбе, будет для меня памятной, покуда навсегда не закрою глаза.

Мы вечером все спокойно разошлись спать. Мать с Кингой — на верх, а я — вниз. Девушка занимала комнатку в углу, выходящем на улицу. Возможно, была полночь или больше, когда от первого гоубокого сна я был разбужен глухим шелестом, а потом звуком голосов, которого я не мог себе объяснить. Меня охватил какой-то страх и я вскочил на ноги, а так как никогда не спал, не положив рядом сабли, сразу её схватил.

Одно окно, оснащённое частой решёткой, не имело ставен, поэтому я мог в него выглянуть; я заметил там группу двигающихся людей под самым углом, где спала Кинга.

Мне казалось, что вижу и приставленную лестницу, и людей, что по ней взбирались. В доме было тихо. В первую минуту я подумал о грабителях, но тут же послышался приглушённый выкрик и вдруг оборвался, словно рот, который его издал, закрыли силой.

Я сам не знаю, как тогда выбежал из дома на улицу, бросился с поднятой саблей на эту группу, которая не ожидала нападения, и оказался лицом к лицу с человеком, который держал в руках бессознательную Кингу с завязанным платком ртом. Я поднял вверх саблю и полоснул ею его по голове.

Послышался крик… противник бросил схваченную девушку, которую я подхватил. Произошло сильное замешательство… и все разбежались.

Однако у меня было время и по голосу, и по одежде узнать Ольбрахта.

Его кровь обрызглала девушку и меня; значит, он был ранен.

Но прежде всего я должен был спасать Кингу; положив её на плечо, я внёс её в дом, где уже испуганные девки, мать, слуги, все были на ногах.

Зажгли свет, мы привели в себя перепуганную девушку, которая хваталась ещё за меня, точно боялась, как бы её снова не похитил нападающий. Я едва имел время шепнуть ей, чтобы она его имени не разглашала.

Его никто не узнал, даже моя мать.

Что до меня, хотя я чувствовал себя невиноватым, а, полоснув Ольбрахта, не знал, кого ударил, все равно в его глазах и глазах людей я совершил преступление, которое безнаказанным остаться не могло. Громкого суда для меня он не мог созвать, но бросить в темницу как слугу король был вправе, и живая душа за меня бы не заступилась.

Мне ничего другого не оставалось, как бежать.

Когда мы положили Кингу в другой комнате и успокоили, я дал матери знак, чтобы шла за мной.

— Матушка, — сказал я, — суды и дела Божьи неисповедимы. Я не сделал ничего плохого, спасая бедную Кингу, а как преступник должен бежать.

— Ты? Почему? — закричала мать.

— Ты знаешь, кого я ранил? — спросил я. — А рана может быть тяжёлой, потому что ударил изо всех сил.

Мать стояла молча.

— Короля, — сказал я ей.

Она закрыла глаза.

— Возможно ли?

— Как видишь меня. Пока в замке не опомнились и не схватили меня, есть время, я должен сесть на коня и, как только откроют ворота, бежать!

— Куда? Боже мой!

— Не куда-нибудь, только в Литву, на двор Александра, — отвечал я.