Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Я не был у него в такой милости, как Цёлек и другие, но то правда, что он всегда был со мной благожелательным и добрым. Помню даже, что пару раз он мне повторил, в нескольких словах, как обычно это делал: «Если тебе там будет плохо, приходи ко мне!»

Мать пришла в ужас от этой мысли о побеге. У неё была другая идея. Она хотела, чтобы я сразу шёл к кардиналу, искренне и открыто всё ему рассказал и просил о заступничестве. Но я знал Фридриха, он никогда бы не выступил против брата и слишком гордился королевской кровью, чтобы смог простить её оскорбление, хоть невольное.

Я не знаю, почему мать, боясь Литвы и такого далёкого расстояния, потом мне советовала бежать к Сигизмунду в Силезию, но там у меня приятелей не было, а князя я знал мало. Наконец она подумала, что если бы я с утра пошёл к королеве-матери, упал ей в ноги, она бы, может, добилась от Ольбрахта, чтобы не мстил мне.

Но идти к королеве-матере нечего было и думать. Уж кто-кто, а она это покушение на сына, потомка великих королей и императоров, простить бы не могла. Лучшая из матерей, достойная и умная женщина так гордилась своей кровью, что почитала её почти сверхчеловеческой. Она бы мне только от всего сердца посоветовала то, что я сам чувствовал неизбежным, — побег.

Бежать же легче и безопасней мне было в Литву.

Наконец мать сама в этом убедилась и, вместо того, чтобы меня удерживать, беспокойная, пожелала, чтобы я как можно скорее выбрался из города.

Остановились на том, что я должен бежать прямиком в Вильно, к Александру. Но и Кингу я так оставить не мог и бросить мать. Уже рассвело, когда, условившись насчёт дороги и о том, чтобы мать вместе с Кингой на следующий день с как можно большим кортежем отправилась за мной, я выехал, заслонив лицо капюшоном, за Флорианские ворота.

Когда потом я оглянулся на этот мой красивый город, облитый тёплым утренним светом, будто бы ещё спящий среди цветущих садов и зелёных деревьев, из моих глаз хлынули слёзы. Я думал, никогда его больше не увижу и не услышу этих его разнообразных голосов.

И как раз, словно на прощание, непередаваемой сладостью звучали утренние колокола и весёлые голоса пробуждающихся на работу людей.

Мой поспешный побег, который мог показаться трусостью, всё-таки оказался необходимостью. Позже я узнал, что в этот же день три раза приходили за мной из замка, вызывая к королю. Те, кто были с Ольбрахтом, советовали, чтобы, когда я прибуду, не пускать меня на крыльцо и бросить в башню. И это бы осуществили, и один Бог знает, выбрался бы я оттуда живым.

Королевское приключение не могло остаться в тайне, потому что ночью сразу позвали доктора Мацея из Мнихова, чтобы осмотрел рану, которая, как оказалось, была глубокой, а оттого, что у Ольбрахта была испорчена кровь и от неё на лице проказа, она долго не хотела заживать.

Никто не вдавался в то, каким образом короля угораздило её получить и что сам за нею шёл, а всех возмущало то, каким надо быть наглецом, чтобы посметь броситься с мечом на помазанника.

Я, наверное, не посмел бы поднять на него руку, но кто же мог распознать короля в ночном разбойнике. Покинув Краков, хоть всю дорогу ощущал сильную боль в ноге и нарывы, я скакал, не останавливаясь, несколько миль, больше обращая внимания на коня, чем на себя. Кляча была невзрачная, но удивительно выносливая, из тех наших неоценимых коней, что, когда корма нет, готовы есть гнилую крышу, и лишь бы вода была, будет держаться и сил не потеряет. Я солил коню корм и кормил почти с руки, хлеб ему в воде размягчал, чтобы он хорошо подкрепился.

Так целых два дня с короткими ночлегами я почти безпрерывно скакал, прямо до поселения, в котором мы хотели встретиться с матерью.

Только там я лёг, почувствовал себя таким разбитым и слабым, что, думал, не встану. Целый день я ждал напрасно прибытия матери и уже начинал подумывать, не разминулись ли мы, когда на третий день показалась знакомая карета и свита, её сопровождающая. У меня снова было столько сил, что вышел навстречу поздороваться и ноги ей поцеловать.

Я спросил, не отправили ли за мной погоню, но мать меня заверила, что о преследовании речи не было. Она приказала спросить об этом в замке.

Только все мои вещи, доспехи и всё моё имущество, которое было в Вавеле, придворные сразу расхватали, уверенные в том, что я никогда не вернусь и не напомню о себе.

Таким образом, во Имя Божье мы ехали в Вильно. Там, как раньше, мать не могла уже заехать в дом Госталди, потому что мы знали, что его занимал гетман Белый. Я поехал вперёд, чтобы найти какой-нибудь дом, с чем теперь в Вильно было трудно, потому что с того времени, как Александра объявили великим князем, прежде пустой город наполнился гостями, войском, господами, прибывшими с далёких сторон.

Вильно было нельзя узнать, во-первых, из-за двора Александра, который занимал не только замок, окрестные дома, но много гостиниц в городе, потом из-за недавно построенных домов литовских панов, окружающих великого князя.