Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Пока все это происходило на дальнем конюшенном дворе, откуда граф Сергей Михайлович изволил уже пройти в свои апартаменты, потребовав туда своих наперсников и советников, архитектора Петонди или Петондира и балетмейстера Дейбеля или Тейфеля для обсуждения новых важных вопросов, в театральной зале шла пьеса более или менее плавно, все-таки при рукоплесканиях, но сделавшихся умереннее, потому что гусары, заметив удаление графа из театра и понимая, что без его присутствия все их шутки лишаются на сто процентов своей соли, нашли нужным поберечь свои руки, ноги и глотки, тем более что после театра им предстояли еще и бальные подвиги в дворянском собрании. Антракты в этом театре были обыкновенно страшно продолжительны, вследствие того обстоятельства, что во время этих антрактов чинился суд и расправа с актерами и актрисами, в чем-либо во время представления, по мнению графа, провинившимися и являвшимися потом в следующем действии или в следующей пьесе как встрепанными, хотя иногда при помощи бинокля можно было разглядеть остатки слез на хорошеньком личике актрисы, долженствовавшей по ходу пьесы хохотать, изображая вполне собою «смех и горе». Во время одного из таких междудействий в нашу ложу вошел мой дядя, гвардеец, с тем крайне юным голубым корнетом, Анатолем Ипполитовичем Бешметовым, о котором я сейчас вам так подробно говорил. Он был отрекомендован моей тетушке как «петербуржец» в полном смысле слова (Pétersbourgeois pur sang) и как страстный музыкант, с которым с завтрашнего же дня у дяди начнутся дуэты. Этот молодой человек, еще почти дитя по наружности, действительно отличался такою милою, обворожительною светскостью и таким верным тактом в науке всех приличий хорошего общества, что, не делаясь нисколько фамильярным, а тем более не вдаваясь в возмутительное запанибратство и амикошонство[936], он с первого же раза успел сделаться в доме Василья Петровича вполне своим и совершенно интимным.

По окончании спектакля, пока еще вся толпа не хлынула в фойе или в довольно пространные сени этого длинного неуклюжего здания, носившего название «театра», наша ложа опустела: моя тетушка с моей кузиною, тогда только что вышедшею замуж, еще крайне молоденькою женщиною, обе уехали домой в маленькой докторской карете, а я остался пока в сенях, чтоб поглазеть на разъезд, и тут нечаянно попал в разноцветную толпу гусарских офицеров, около которой егозил архитектор Петонди, старавшийся тотчас свести с этими господами знакомство. Он, между прочим, объяснял им, что на будущее время уже, конечно, ничего подобного с козлом не случится по той простой причине, что козел Васька «велел долго жить».

– Кому? – спросил, хохоча, один из офицеров. – Вероятно, вам, господин архитектор?

– А рога кому он завещал? – сострил еще какой-то молодой поручик.

– Уж, конечно, не нашему смотрителю судоходства, – заметил проходивший мимо остряк Г[лебов], – так как у него этого добра довольно.

– Дело-с в том, – объяснял Петонди, не без причины кольнутый замечанием о рогах смотрителя судоходства, в существовании и процветании которых он принимал деятельное участие в качестве услужливого Меркурия, – дело-с в том-с, – и при этом он высоко поднимал свои и без того огромные, туго накрахмаленные брыжи, – что его графское сиятельство приказал, за невозможностью иметь хорошо дрессированного козла, снять окончательно с репертуара первую часть «Днепровской русалки».

– Весьма жаль, весьма жаль, – докторально цедил и внушительно объяснял по квартирмейстерской части капитан Швахман. – В столичных городах С.-Петербурге и Москве пьеса эта идет совершенно благополучно, при искусственном, вполне подражающем натуральному козле.

– Но как же это, господин капитан, – спросил искательно Петонди, – как же это в столицах-то козел искусственный? Вероятно, его возят на колесцах?

– Ничего не бывало, – пояснял крайне педантично квартирмейстер Густав Карлович, – ничего не бывало. Зачем такой патриархальный, примитивный и игрушечный способ движения манекена, когда в распоряжении театрального механика есть хоть малейшая доза знания своей науки для устройства автомата? Жолобковые рельсы, подпольный механизм, соединенный с корпусом автомата, внизу ворот, архимедов винт, канаты. О, да это азбука дела!

– О, как бы граф был рад, если бы, – воскликнул, ухмыляясь, Петонди, – вашими устами, капитан, да мед пить. В том-то-с и беда, что у нас был старик механик англичанин. Он уехал восвояси, а ученики его все молодежь, такая недозрелая, сколько их розгами ни пори, а выдумать дельного чего-нибудь они не умеют.