Воспоминания петербургского старожила. Том 2

– В книжном магазине Беллизара, – продолжал Николай Николаевич свою обязанность ежедневного нувеллиста, – узнал я, что Ипполит Оже печатает в «Messager de St.-Pétersbourg» свой роман из русских наших нравов под названием «Pétroucha». Отдельно роман этот печатается в типографии Плюшара в двух томах[531]. Там же я узнал, что monsieur Виардо, муж нашей очаровательной Виардо-Гарции, изучивший фундаментально испанский язык, перевел на французский «Дон Кихота» Сервантеса, вовсе не по-флориановски, а без всяких переделок[532]. Уверяют, что теперь уже разошлось 30 000 экземпляров.

– Переведи я Данте на французский, а не на русский язык, – вздохнула г-жа Кологривова, – и мой перевод разошелся бы многими тысячами экземпляров. Не слышал ли ты, Nicolas, чего-нибудь об ангажементе в Михайловский театр знаменитой парижской артистки Арну-Плесси, которую мы видели в Париже?

– Как же не слыхал, слышал, – отвечал муж, – я заходил для своей куафюры[533] к Шарлю, а отчасти и для того, чтобы там подстричься, и сам monsieur Charles, славящийся своим всезнанием и своими каламбурами, сказал мне, что контракт окончательно подписан и что Плесси будет у нас играть с нашею милою Allan в «Verre d’eau», в «Chaine», в «Faute de s’entendre», в «Estelle», в «Rodolphe», в «Le legs»[534], в «Тартюфе» Мольера. Но милее всего во всем этом каламбур великого князя Михаила Павловича. Так как Плесси едет с мужем своим, известным писателем Арну, или лучше Арну с нею, то его высочество сказал: «L’Arnould vient avec Plessy» (L’art nous vient avec Plessy)[535]. Прелесть! Прелесть!..

– Точно, очень мило, – заметила Лизавета Васильевна, – l’art nous vient avec Plessy. Каламбур, как все каламбуры, положительно непереводимый по-русски. Еще что нового?

– Сильный успех в Александринке, – продолжал муж, попавший в свою тарелку в качестве репортера гостиной жены, – сделала фурор драма Степана Александровича Гедеонова «Смерть Ляпунова»[536] с Каратыгиным, Сосницким, госпожою Дюр и, между прочим, с Самойловым, который превзошел себя в неблагодарной роли юродивого. Мне это рассказывал на Невском молодой Греч, Алексей Николаевич, который заведует «Пчелою» в отсутствие Николая Ивановича[537]. Ведь мы еженедельно читаем его «Парижские письма». Алексей Николаевич мне говорил, что хотели сынтриговать и дали Самойлову эту ужасную роль, в которой он, изображая юродивого с отмороженными ногами, все ерзает по полу на руках и груди. Думали враги, что это рассмешит раек и Василий Васильевич провалится. Не тут-то было: он триумфально вышел из этой роли и был превосходен, так превосходен, что роль эта, кажется, есть основание его театральной славы à jamais[538].

– Ну а новая драма Полевого «Ермак»[539]? – спрашивала г-жа Кологривова.

– Эту драму я видел, – сказал Великопольский. – Принята она была довольно хорошо; но, по моему мнению, жаль, что наш доморощенный драматург не поруководствовался правилом старичка Буало Депрео, сказавшего весьма справедливо:

Jamais au spectateur n’offrez rien d’incroyable:
Le vrai peut quelquefois n’être pas vraisemblable[540]

.