Воспоминания петербургского старожила. Том 2

Я вам песенку спою
Про комедию

мою,Посмотрите, господа,
Тут есть разны города,
Есть и малы, и велики,
Есть тут разные владыки:
Есть турецкий тут султан,
В золотой одет кафтан,
Есть французский Наплион,
И пришел к нам с войском он.
На добычу больно падки,
Да от нас ведь взятки гладки!
Ты спускай-ка нас пониже,
Рассчитаемся в Париже!..

– Ага! – сказал я, раскланиваясь с этими дамами. – Вот и вы, Лизавета Васильевна, платите дань реальному направлению: записываете народные рапсодии.

– Это еще не значит, – сказала, несколько сконфузясь, г-жа Кологривова, – чтобы я впала в вашу «гоголевщину». Мне нужны эти народные вирши при описании одной сельской ярмарки в новом романе, какой я на досуге пишу и буду писать в деревне, куда, как вы знаете, мы скоро едем. Я должна была поэтому расстаться с идеею о журнале для русских не дам собственно, а вообще для русских женщин. Сенковский в отчаянии, что все это так расстроилось. Идемте гулять вместе в народной толпе, которая, по-видимому, так вас интересует.

Донжуанство барона Брамбеуса

Из числа моих хороших знакомых и даже приятелей был Павел Николаевич Кабалеров, очень занимательный собеседник и хорошо образованный человек, кандидат Московского университета строгановского периода[566]. Впоследствии он состоял на службе в Петербурге начальником отделения по Министерству государственных имуществ, т. е. был моим временным сослуживцем, чрез что я с ним и познакомился, а потом и сблизился, даже подружился, несмотря на то что он, как говорится, мне в отцы годился. Приязненные наши с Павлом Николаевичем отношения не только продолжались, но даже окончательно укрепли и тогда, когда он в 1860 году оставил службу, приняв на себя частную обязанность главноуправляющего центральною конторою, заведовавшего несколькими значительными имениями, принадлежавшими трем или четырем вельможам-чиновникам. Павел Николаевич умер в Петербурге весною 1870 года от последствий жестокой простуды, приобретенной им во время поздних осенних непогод в 1869 году, при осмотре им на юге России какой-то новоприобретенной одним из его доверителей обширной земельной маетности[567].

В последние 8 или 10 лет своей деятельной и всегда рациональной жизни Павел Николаевич жил на Мойке у Певческого моста в довольно обширной квартире, имевшей весьма комфортабельный кабинет, где я нередко просиживал с ним за самоваром и за баульчиком с сигарами целые вечера и иногда почти ночи напролет, беседуя о многоразличных и весьма разнообразных предметах, всегда самым приятным и занимательным для меня образом. Из этих-то бесед, состоявших, впрочем, большею частью в живых, очень объективных рассказах самого хозяина, я собрал множество любопытных эпизодов, касавшихся иногда деятельности некоторых из наших сановников-администраторов, иногда изображавших яркими красками состояние какой-либо ветви нашей народной промысловости, или представлявших картину нашего хозяйствования, или, наконец, заключавших воспоминания о некоторых общих наших знакомых, о которых можно было сказать с поэтом: «Одних уж нет, другие ж странствуют далеко!..»[568]

Раз, когда кто-то из парижских знакомых Павла Николаевича уведомил его о последовавшей в Париже кончине его друга детства, земляка-саратовца, соседа по имениям, товарища по университету и даже сослуживца по министерству, Дмитрия Николаевича Струкова, с которым и я в 40-х годах был довольно хорошо знаком[569], весь этот вечер и даже изрядную часть ночи мы проговорили о Струкове, которого и я довольно близко знал, когда он жил в Петербурге, где я с ним встречался в двух-трех знакомых домах, хотя, правду сказать, он, порядочно-таки занятый своею миниатюрною персоною и восхищенный своими светскими успехами и в особенности камер-юнкерством, смотрел на меня свысока, как на мальчика почти, каким я в ту пору был.