Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

В последние годы жизни в России Рахманинов почти перестал выступать как пианист, поскольку придавал гораздо большее значение своей дирижерской деятельности. Он начал с того, что продирижировал несколькими «Керзинскими концертами», которые становились все более заметным явлением в музыкальной жизни Москвы. Так как маленькие залы не могли вместить растущую аудиторию, для этих концертов стали снимать более вместительные, пока в конце концов не арендовали самый большой концертный зал Москвы – зал Благородного собрания, где обычно проходили филармонические концерты. «Керзинские концерты» отличались необычайно демократической атмосферой. Эта атмосфера и дешевые билеты в момент все более широкого распространения демократии явились главными причинами их сногсшибательного успеха. Никто из устроителей или участников «Керзинских концертов» не зарабатывал на них деньги – единственной целью этих вечеров было предоставить возможность неимущим слоям населения послушать хорошую музыку. Уже в начале сезона все билеты бывали распроданы. Появление за дирижерским пультом Рахманинова подняло популярность «Керзинских концертов» на новую, невероятную высоту.

Удовольствие, которое Рахманинов получал от дирижирования, привело к тому, что он принял приглашение стать главным и постоянным дирижером Московских филармонических концертов на сезоны 1911/12 и 1912/13 годов[91]. Он получил бо́льшую свободу выбора программ, чем на «Керзинских концертах», которые представляли слушателям обыкновенно только русскую музыку. Тщательно подготовленные программы и обаяние личности Рахманинова по-прежнему творили чудеса с московской публикой, которая не упускала возможности приветствовать его бурей аплодисментов почти на каждом концерте.

Многообразие таланта – это скорее тяжкий груз, чем Божье благословение, и именно так оно и было в жизни Рахманинова. Ему всегда сопутствовал успех, независимо от того, играл ли он на рояле, дирижировал или сочинял. Но одно было ясно: его работа композитора очень страдала от исполнительской деятельности, будь то в Москве, провинциальных городах или за границей, а также во время его добросовестной службы на посту вице-президента ИРМО. Все это отнимало слишком много времени.

Творческий актив Рахманинова за эти три года оказался и в самом деле довольно скудным. Кроме Третьего концерта он сочинил только три произведения, среди которых впервые появилась крупная форма духовной музыки. Он написал «Литургию Иоанна Златоуста» (ор. 31)[92], которая тотчас по своему завершению была отрепетирована и исполнена великолепным Московским синодальным хором. В этом сочинении он не придерживался строгих канонов церковной музыки, с которыми был прекрасно знаком еще с детства. Высшие церковные власти критиковали композитора за «модернистский дух» и исключили «Литургию» из церковной службы. Рахманинов издал также два цикла фортепианных пьес: тринадцать прелюдий (ор. 32), которые вместе с написанными прежде пьесами подобного рода составили цикл из двадцати четырех прелюдий, как и у Шопена, написанных во всех тональностях. Затем последовали шесть «Этюдов-картин» (ор. 33). Впредь Рахманинов будет называть так все свои фортепианные пьесы, поскольку вдохновение, посещавшее его во время их сочинения, часто рождалось из живописных или навеянных природой впечатлений. И наконец, тринадцать романсов (ор. 34), включавших «Вокализ», вокальную пьесу без слов, посвященную известной московской певице, обладательнице колоратурного сопрано госпоже Неждановой. Вскоре этой пьесе будет суждено облететь все концертные залы мира. Согласно старому и священному обычаю Рахманинов впервые исполнил свои фортепианные пьесы на «Тюремных благотворительных концертах» княжны Ливен.

Впервые в жизни Рахманинова его фортепианные произведения не вызвали единодушного безудержного восхищения прессы, к которому он уже привык, В то время как публика оказала ему горячий прием, в газетах композитора критиковали за недостаток творческого воображения и одну за другой выдвигали разные претензии. Больше всего упрекали его в «несовременности», в том, что он отстал от развития современного музыкального мышления. Насколько же отличается от него в этом отношении, утверждали они, показывая жало, Скрябин!