«Товарищи!»Он опустил глаза,Которых не удастся образумить.«Кто за смертную казнь врагам народа,прошу поднять руки!»Все подняли. Он тоже поднял «за»,Стараясь ни о чем не думать,Но головокруженье превозмочьИ, отстранясь, скорей забыть про это.Аплодисменты. Значит, можно прочь,Из коридоров университетаНа воздух. Сумерки. ЗемляАпрелем пахнет. Дальше что? Постой-ка,Теперь все просто: полтора рубля,Стакан вина у неопрятной стойкиИ папиросу в зубы. И – в сады,Туда, к реке, где ночь шуршит ветвями,А звезды, отразившись от воды,Проносятся, как эхо, над садами.Где в темноте, друг другу далеки,Блуждают одиночки по аллеям,И, как кладбищенские огоньки,Их папиросы плавают и тлеют.И здесь бродить. Сперва – томясь, потом —Уйдя в покой туманных размышленийО постороннем; в частности о томПо детским книжкам памятном тюлене,Который проживает там, где ледНамерз над ним сплошным пластом снаружи.Тюлень сквозь лед отдушину пробьетИ дышит, черный нос с усами обнаружа.
Волчья верность
Вольных пасынков рабской землиМы травили – борзыми, цианом,Оплетали – обманом, арканом,Ущемляли – презреньем, капканом,Только вот приручить не могли.Перелязгнув ремни и веревкиИли лапу отхрупнувши, волкУходил от любой дрессировки,Как велел генетический долг.Ковылял с холодеющей кровью,С волчьим паспортом, волчьей тропойИз неволи в такое безмолвье,Где хоть волком в отчаянье вой.Чтоб в согласии с предначертаньемИ эпохе глухой вопреки,Волчьим пеньем и лунным сияньем —Волчьим солнцем своим! – одурманен,В волчью яму свалиться с сознаньемОбреченности, тайны, тоски.Иль за обледенелою кочкойЗатеряться в российских снегах,Околев с недоглоданной строчкой,Словно с костью в цинготных зубах.
Былинка
Не имея в распоряженииКроме нежности, ничего,Как приводит она в движениеБелокнижное колдовство?Упираясь вершинкой тоненькойВ землю влажную, как ногой,Под стотонной плитой бетонноюВыгибает себя дугой.И оковы ее, которыеНе стащить и пяти волам,Как в классической аллегории,Разрываются пополам.Есть примеры тому в истории,А недавно и Мандельштам…