Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.

– Сварите себе, владыка, суп! Она нестись уже давно не может…

Все мы берегли ее, как зеницу ока, оберегали от неоднократно покушавшихся на нее урок (уголовников), оберегали и от своего брата – изголодавшегося политического…

В обеденный перерыв и по вечерам все сходились в домишку и делились впечатлениями и новостями дня. Новости, именуемые в тюрьмах и лагерях «радиопарашами», все были невеселые и тусклые. Иногда только оживлялись они каким-нибудь совершенно невероятным слухом, приносимым обычно или Ричардом Тадеушевичем или Самуилом Исаковичем. Оба были легковерны, легко возбудимы, склонны к преувеличениям и сгущению красок:

– Ну, что-то расскажут сегодня наши парашютисты?..

Курица слушала, как и все мы, радиопараши и новости, глядя боком на рассказчика суровым, старым куричьим глазом.

– Чисто городовой али милицейский чиновник, – ишь, глаз какой сурьёзный, – говаривал про Пеструшку Архип Сергеич, – и ласково потрепав ее по спине, прибавлял: – Тоже ведь тварь Божия… понимает… – и насыпал ей много крошек и ошмотков хлеба: служил он пекарем в лагерной хлебопекарне. Затем он вытаскивал из кармана мелкую рыбешку и заставлял служить своего кота, тёршегося у его ног с хриплым мурлыканьем: – Ешь, Берында, ешь, милуша…

– Сергеич, как же это вы протестуете против того, чтобы мы животному христианское имя давали, Пеструшку Маврой кликали, а сами своего кота Памвой Берындой зовете? Ведь это не только христианское имя, но даже имя монаха, ученого автора первого русского лексикона?

Архип Сергеич отмалчивался, хитро поглядывая на нас и поглаживая волосатой рукой, сплошь покрытой крупными веснушками, редкую рыжую прямоволосую бороду. А в глазах его, значительно усмехавшихся, мы читали: «Никонианец, он, кажись, был али полувер киевский, – Памва Берында энтот»…

– Ну, ешь, тварь, ешь рыбёшку-то…

Кот урчал, но охотно уступал Пеструшке рыбий глаз, и курица усердно клевала его – без какого-либо заметного результата.

Спали и курица, и кот в-обнимку – в ногах то владыки, то Самуила Исаковича, но чаще всего у владыки и Архипа Сергеича. Остальных коек твари не хотели признавать, и Цивильский даже обижался на них: «Чем мы-то хуже»… А кот месил лапами колени своих любимцев, громко тарахтел и мурлыкал. Мавра склоняла набок сморщенную голову и от наслаждения прикрывала глаза…

Вечерами Архип Сергеич водружал на немного скривленный (участие в кулачном бою в ребячестве) нос железные очки, с залепленным черным воском треснутым левым стеклом, и читал то авву Дорофея, то растрепанный и замусоленный том творений св. Иоанна Златоуста, то творения Аввакумовы. Иногда Павел Васильевич задирал нашего старовера:

– Сергеич, как же это вы никонианское издание Златоуста читаете?! Ведь ересь же это антихристова, искажение слов святите-левых…

Владыка хмурился: он не любил, когда полушутливо, хотя бы и добродушно, относились к вопросам веры, а Архип Сергеич, ничуть не смущаясь, возражал:

– Ныне времена не Никиты, Пустосвятом за-зря вами прозванного… А вы лучше не скальте зубы-то…

Но когда однажды владыка предложил Сергеичу привести в порядок и переплести его Златоуста, старовер недоверчиво покосился на архиепископа и смолчал: руки-то все-таки никонианские…

– Эй, не надсмехайся, Васильич, а я вам тогда про Аввакумову курочку прочту… – И читал немного на «о» и нараспев:

«Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робяти на пищу, Божиим повелением; нужде нашей помогая, Бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум придет. Ни курочка, ни што чю-до была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при ней плюновое дело, железо! А та птичка одушевленна, Божие творение, нас кормила; а сама с нами кашку сосновую ис котла тут же клевала, или и рыбки при л учится, и рыбку клевала; а нам против тово по два яичка на день давала. Слава Богу, вся строившему благая!»…

– Процтите, Сергеиц, иссё про протопопицу, – просил ронявший от удовольствия слюну Самуил Исакович. Он бесконечно любил разговоры, рассказы и чтения про божественное и стародавнее, и всегда говаривал: – «А вот у нас в Агаде», – но сам Талмуда до пути не знал, хотя и спорил с владыкой, хорошо знавшим Талмуд и вежливо поправлявшим его.

– Вы, владыка, знаете Талмуд по переводу Переферковица, а он всё напутал и переврал…

– Про протопопицу хочешь? Ин ладно, в другой раз прочту… А гляди, понимает тварь Божия, что про ее сестру Аввакумом писано, – говаривал Архип Сергеич, показывая на сладко прижавшуюся к нему во время чтения Пеструшку.

Кот также любил чтение и нежно примурлыкивал, принимая самые невероятные позы на коленях Сергеича, владыки или Самуила Исаковича. Последний особенно нежно щекотал у Памвы между ушами и под шейкой, и кот толкался головой в его скривленные старческой подагрой, но тонкие и цепкие пальцы часовщика:

– Понимаесь, сто тебя любят, Памвуска?!

Молились владыка и Сергеич в задней комнате, а Перовский, завернувшись в простыню, в комнате передней, – и все на восток.