Восточные славяне накануне государственности

Однако Владимир вскоре умер, и в Киеве власть захватил Святополк, расправившийся со своими братьями Борисом и Глебом. В Новгороде между тем произошли очень интересные события, в описании которых применительно к этому городу в источниках впервые фигурирует слово «вече», а именно конфликт новгородцев с нанятыми Ярославом для борьбы с Киевом варягами, последующая «разборка» с ними Ярослава, а затем – примирение Ярослава с новгородцами[146]: «В Новегороде же тогда Ярославъ кормяше Варягъ много, бояся рати; и начаша Варязи насилие деяти на мужатых женахъ. Ркоша новгородци: «Сего мы насилья не можемъ смотрити»; и собрашася в нощь, исекоша Варягы в Поромоне дворе; а князю Ярославу тогда в ту нощь сущу на Ракоме. И се слышавъ, князь Ярославъ разгневася на гражаны, и собра вои славны тысящу (в ПВЛ они названы иначе – нарочитыми мужами (ПСРЛ. I: 140) – М.Ж.), и, обольстивъ ихъ, исече, иже бяху Варягы ти исекле; а друзии бежаша изъ града» (ПСРЛ. III: 174).

Вскоре, однако, Ярославу от сестры Предславы пришли известия о смерти отца и расправе Святополка над братьями, после чего он «заутра собра новгородцовъ избытокъ, и сътвори вече на поле (в ПВЛ о том, что вече было собрано именно «на поле», не сказано (ПСРЛ. I: 141). – М.Ж.), и рече к ним: «Любимая моя и честная дружина, юже вы исекохъ вчера въ безумии моемъ, не топерво ми ихъ златомъ окупите». И тако рче имъ: «Братье, отець мои Володимиръ умерлъ есть, а Святополкъ княжить в Киеве; хощю на него поити; потягнете по мне». И реша ему новгородци: «А мы, княже, по тобе идемъ». И собра вои 4000: Варягъ бяшеть тысяща, а новгородцовъ 3000; и поиде на нь» (ПСРЛ. III: 175).

Рассказ этот весьма сложен и содержит ряд смысловых пластов, анализ которых сейчас не входит в наши задачи (см. его наиболее убедительную интерпретацию: Петров 2003: 93—101). Для нас важно то, что в данном летописном повествовании впервые угадывается разделение коллективных социально-политических акций новгородцев на «законные» и «незаконные»: нападение на Ярославовых варягов, вероятно, имело характер спонтанного «бунта» и не получало вечевой санкции[147], стало быть, не воспринималось как вполне «законное» деяние. Именно это обстоятельство, вероятно, отчасти способствовало тому, что новгородцы легко простили Ярослава за суровое наказание «бунтовщиков». Не менее любопытно и их стремление любой ценой покончить с зависимостью от Киева, для чего было необходимо преодолеть все внутренние разногласия. При этом серьезного внимания, на наш взгляд, заслуживает гипотеза А.В. Петрова, согласно которой в расправе над варягами приняла участие не вся новгородская община, а лишь ее часть – старая «родовая аристократия», не заинтересованная в полном разрыве с Киевом и тем противостоящая интересам формирующегося новгородского народовластия (Петров 2003: 97–99), а потому и не могущая заручиться поддержкой веча, ведь в пассаже о «мести Ярослава» сказано лишь о его расправе над «воев славных тысячей»/«нарочитыми мужами», которые, видимо, и составляли ядро «бунтовщиков». А.В. Петров, на наш взгляд, прав в том, что «бунтовщики» были связаны с Киевом, но речь тут должна идти не о «родовой аристократии», а скорее о поставленной после «реформы Ольги» в Новгороде киевской администрации.

Ярослав Мудрый. Антропологическая реконструкция

На следующий же день князь апеллировал ко всей новгородской общине, что ясно из того, что новгородцы выставили в его поддержку трехтысячное войско (дружина заведомо не могла иметь такую численность)[148] и наняли новый варяжский отряд. Созыв веча князем – это, как мы знаем по ряду позднейших известий, его неотъемлемое право, а созванное князем вече рассматривалось как абсолютно «законное». Такой же статус имели и его решения. В нашем случае вече – после вероятной расправы Ярослава над прокиевской знатью – приняло решение о начале войны с Киевом.

Со своим новгородско-варяжским войском Ярослав победил Святополка и занял Киев, однако тот бежал в Польшу и призвал на помощь войска польского князя – своего тестя – Болеслава Храброго (992—1025), который пошел войной на Ярослава, разгромил его и вновь посадил в Киеве Святополка. После этого Ярослав бежал в Новгород, откуда «хотяше бежати за море. И посадникъ Коснятинъ сынъ Добрынь с Новгородьци расекоша лодье Ярославле, рекуще: «Хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ Святополкомь». Начаша скотъ събирати: от мужа по 4 куны, а от старостъ по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен. И приведоша Варягы [и] вдаша имъ скотъ, и совокупи Ярославъ вои многы» (ПСРЛ. I: 143).

Здесь мы опять видим коллективное решение всего новгородского общества, полного решимости любой ценой бороться с Киевом. Очевидно, что без общего (очевидно, вечевого) решения большинства новгородцев предпринять описанные летописью меры было невозможно, тем более что летописец указывает именно на их добровольный характер. Данный летописный рассказ указывает на уже весьма серьезную зрелость общинной организации Новгорода.