Восточные славяне накануне государственности

После событий 1113 г. киевская вечевая община прочно берёт в свои руки судьбы княжеского стола[156]. В 1125 г., после смерти Владимира Мономаха, киевским князем стал его сын Мстислав (1125–1132). Каким конкретно образом произошло его вокняжение, сообщает Новгородская I летопись, по словам которой «преставися Володимиръ великыи Кыеве, сынъ Всеволожь; а сына его Мьстислава посадиша на столе отци» (ПСРЛ. III: 21, 205).

То есть Мстислав не просто так занял киевский стол, а его на него «посадиша» киевляне, очевидно, по решению веча. Даже такие сильные и могущественные князья-воители, как Владимир Мономах и Мстислав, вынуждены были считаться с волей киян, бывших не только вечниками, но и воинами, без которых невозможно было проведение никакой серьёзной военной кампании (Фроянов 2001: 658–686).

Рельефно жизнь киевской вечевой общины и её взаимоотношения с княжеской властью предстают перед нами в летописных известиях 1146–1147 гг., которые, по справедливым словам М.Н. Покровского, «являются одним из самых ценных образчиков вечевой практики, какие мы только имеем» (Покровский 1966: 147). То же самое утверждал и М.Н. Тихомиров, подчёркивая, что «свидетельства о киевском вече 1147 г. представляют собой нечто совершенно исключительное в наших летописях» (Тихомиров 1956: 224). Это побуждает нас подробно рассмотреть данный сюжет.

В 1146 г., возвращаясь в Киев из военного похода, князь Всеволод Ольгович заболел и остановился под Вышгородом. Чувствуя, что умирает, князь «призва к себе кияне (очевидно, посланцев киевского веча. – М.Ж.) и нача молвити: «Азъ есми велми боленъ, а се вы братъ мои, Игорь, мнитесь по нь». Они же рекоша: «Княже! Ради, ся имемъ». И пояша Игоря в Киевъ: иде с ними под Угорьское и сзва кияне вси. Они же вси целоваша к нему крестъ рекуче: «Ты намъ князь» и яша ся по нь льстью. Заутрии же день еха Игорь Вышегороду, и целоваша к нему хрестъ вышегородьце. В утрии же день преставися Всеволод, месяца августа в 1 день, и спрятавше тело его, и положиша у церкви святого мученику» (ПСРЛ. II: 320–321).

То есть киевляне и вышгородцы признали наследником престола Игоря Ольговича, но очень скоро выяснится, что они лукавили и вели свою игру, что отметил летописец, указав на их «лесть». После смерти Всеволода состоялось окончательное утверждение Игоря на киевском столе «по всей воле» киевлян: «Игорь же еха Киеву и созва кияне вси на гору, на Ярославль дворъ, и целоваша к нему хрестъ. И пакы скопишася вси кияне у Туровы божьнице и послаша по Игоря рекуче: «Княже! поеди к намъ». Игорь же, поемъ брата своего, Святослава, и еха к ним, и ста с дружиною своею, а брата своего Святослава, посла к нимъ у вече. И почаша кияне складывати вину на тиуна на Всеволожа, на Ратьшу, и на другого тивуна на вышегородьскаго, на Тудора, рекуче: «Ратша ны пагуби Киев, а Тудор – Вышегород; а ныне, княже Святославе, целуй намъ хрестъ и с братомъ своимъ: аще кому насъ будетъ обида, то ты прави». Святослав же рече им: «Аз целую крестъ с братомъ своимъ, яко не будеть вы насилья ни котораго же, а се вамъ и тиунъ, а по вашей воли». Святославъ же, сседъ с коня, и на том целова хрестъ к нимъ у вечи. Кияне же вси, сседше с конь, начаша молвити: «Братъ твой князь и ты», и на том целоваша вси кияне хрестъ и с детьми, оже под Игорем не льстити и подъ Святославомъ. И Святославъ пойма лутшеи муже, кияне, и еха с ними къ брату своему, Игореви, и рече: «Брате! На томъ азъ целовалъ к нимъ хрестъ, оже ти я имети в правду и любити». Игорь же, сседъ с коня, и целова къ нимъ крестъ на всеи их воли и на братьни, еха на обедъ» (ПСРЛ. I: 321–322).

Игорь и его брат вынуждены были выполнить все условия киевлян, в первую очередь согласиться самим лично, а не через тиунов осуществлять суд. Крестоцелование было делом взаимным: и князь, и народ принимали на себя определённые обязательства, оно отнюдь не имело характера односторонней присяги подданных самовластному государю. Более того, летописец специально подчёркивает приоритет киян над князем, который правит не по своему разумению, а по «всей их воле», т. е. не может принять никакого важного решения без санкции веча. Интересно и то, что в этих летописных известиях мы снова, как и в описаниях вечевых акций XI в., не видим социального антагонизма внутри городской общины, выступающей как единое целое со своими едиными интересами. «Лучшие мужи» представляют собой лишь часть людей, собравшихся на вече, и действуют они в единстве со всей вечевой общиной, а не самостоятельно по отношению к ней и уж тем более – не против неё.