Восточные славяне накануне государственности

Важно отметить, что данный топоним имеет не единичный характер, на славянщине известны и другие Изборски. Так, например, «Список русских городов дальних и ближних» называет ещё два Изборска: один на Волыни на реке Солоной, а второй – среди «литовских» городов (видимо, под Минском: Беляев 1872: 9). Также известны: луг Изборескъ у реки Москвы (Межевая книга, 1504 г.); пустошь Изборско под Новгородом в Бутковском погосте Водской пятины (Писцовая книги, XVI в.); в Псковской земле известна местность Изборщина за рекой Соротью (Псковская I летопись 1518 г.); в районе Калуги и Вязьмы известны поселения Изборово (Бутков 1840: 61; Седов 2007: 17).

Характерно и то, что археологическое изучение Изборска не выявило ни в его культуре, ни в вещевых материалах признаков проживания скандинавов (Седов 2007: 117).

Выше было приведено наблюдение А.А. Шахматова о том, что латыши называют русских «криеви» (латыш. krievi, латг. krīvi), а Россию «Криевия» (латыш. Krievija), именем, явно производным от названия «кривичи», из чего следует, что кривичи были первыми восточными славянами, с которыми встретились латышские племена. Большая часть славяно-латышского пограничья древнейшей поры приходилась на рубеж КПДК и латгальских памятников.

На Псковщине есть ряд географических названий, которые можно связывать с кривичами: Кривкина, Кривцы, Кривец, Кривины (Барсов 1873: 155).

По мнению Г.С. Лебедева (Лебедев 1977: 78–99; 1978: 61–85) и развивающей его ныне Е.Р. Михайловой, «длиннокурганники» не были славянами и не стали основой населения соответствующих регионов древнерусского времени, уступив место новому, славянскому, населению, которое их ассимилировало: «Рассуждать об этнической или языковой принадлежности населения, полностью растворившегося в иной среде, не оставив заметных следов ни в материальной культуре, по-видимому, в языке, вряд ли имеет смысл» (Михайлова 2014: 230). Насколько обоснован такой скепсис?

Если носители КПДК не были славянами-кривичами, а представляли собой местное дославянское население, то с какими памятниками следует связывать приход в бассейн рек Великой, Ловати и Мсты славян? И с какими археологическими реалиями тогда связывать называемый в летописях восточнославянский этнополитический союз кривичей? На смену культуре длинных курганов приходит уже вполне стандартная древнерусская культура, отражавшая процесс нивелировки славянского и иного населения Восточной Европы, его интеграции в рамках древнерусской народности.

Оппоненты В.В. Седова, к которым принадлежит и Е.Р. Михайлова, начиная с И.И. Ляпушкина, пытаются разделить длинные курганы и сопки, с одной стороны, и круглые курганы с сожжением – с другой (первые дославянские, вторые связаны с пришедшими не ранее VIII–IX вв. славянами: Ляпушкин 1968: 89—118; Лебедев 1977: 78—154; 1978: 61—100; Загорульский 2012: 250–259), но сделать этого сколько-нибудь надёжно никому не удалось ни хронологически, ни территориально; эти два типа курганов составляют единые комплексы, они систематически соседствуют на одних и тех же могильник (Седов 1974: 36–41; Носов 1981: 42–45).

Длинные курганы и полусферические часто находятся в одних группах, образуя единые могильники, что говорит о преемственности оставившего их населения (при этом они идентичны в устройстве, в особенностях погребального ритуала, в инвентаре). На каком-то этапе длинные курганы сосуществуют с круглыми, что наглядно показывает постепенную смену погребального обряда местного населения.

Если отрицать славянскую принадлежность длинных курганов (и сопок), то славянское расселение на севере Восточной Европы придётся датировать временем не ранее VIII/IX – Х вв. Это кажется совершенно нереальным, так как в этом случае славяне должны были в кратчайшие сроки заселить огромные территории и ассимилировать их население, так как уже в XI в., славянский этноязыковой компонент здесь безраздельно господствует согласно всем известным письменным источникам, в том числе массовым: берестяным грамотам и памятникам эпиграфики.

В новгородских берестяных грамотах, отражающих именослов не только города, но и всей его округи, с самого времени их появления всецело господствуют славянские антропонимы (показательна, например, грамота № 526, относящаяся к XI в. и перечисляющая должников из разных мест новгородской сельской округи, которые оказываются носителями славянских, а не финнских или балтских имён), что было бы совершенно нереально, появись здесь славяне так поздно.

А.М. Загорульский констатирует, что на территории современной Беларуси «среди известных нам надписей на предметах XI–XII вв. нет ни одной, которая была бы выполнена не по-русски» (Загорульский 2012: 316). То же самое можно сказать и о Псковской и Новгородской землях (новгородская берестяная грамота № 292 середины XIII в. на карельском языке единична).