Вот брат твой!..

А Фрол колебался. После всех обид, нанесенных Яшкой охотникам, он вместо прежнего расположения испытывал к нему одну лишь враждебность. Но в то же время не мог пойти на крайнюю меру, которую требовали от него более молодые и скорые на руку товарищи. Виной тому был возраст Яшки — семнадцать лет, пащенок, если разобраться — и опасение, что столь крутая расправа с ним худшим образом подействует на больного Маркела, как только он обо всем узнает. Скрыть же такое дело от отца, пусть даже и не родного, никто не имел права, и Фрол рассудил, что лучше не брать грех на душу, чем после замаливать его. Поэтому он не стал ничего отвечать охотнику, а Яшке сказал:

— Не доводи до беды, Яков. Уходи по-хорошему. Сам знаешь, где живем — в тайге. А в ней всяко может случиться. Так что заруби: встренем ишшо раз — кобылки повыдергиваем. И тебе тоже, харя цыганская, — добавил Фрол, недобро взглянув на Костю. Наконец-то столкнувшись с ним, он сразу определил, что Маркел ошибался, утверждая, будто этот парень сбивает Яшку с пути. Нет, Маркел Игнатьич, не так все. Такой Яшку не собьет, потому как видно: сам шестерка. Трусоват. Больше исподтишка норовит — глаза-то что у козла — блудливые. И это Яшка крутит им, а не он Яшкой.

Мирный исход встречи не отвечал настроению молодых помощников Фрола. Они отыгрались на том, что отобрали у своих противников все снаряжение вплоть до ножей, и все закинули в озеро. Туда же бросили и Яшкину берданку, а Косте влепили мимоходом такого леща, что у того клацнули зубы. Фрол сделал вид, будто ничего не заметил. Подумал, усмехаясь в бороду: оно на пользу…

Крах был полным, и ничего не оставалось, как только топить горе в вине, чем Яшка с Костей и занимались, пока были деньги. Потом они кончились, а заодно кончилась и еда, пришлось снова взяться за петли. Но скоро это занятие настолько обрыдло Яшке, что он категорически отказался от него и теперь целыми днями валялся на койке в своем углу, переложив все заботы на Костю. Тот безропотно тянул воз, но Костина мать в конце концов не выдержала и заявила Яшке, что не собирается держать в доме нахлебника. Костя, не желавший расставаться с ролью гостеприимного хозяина, взъелся на мать. Они долго ругались между собой, а Яшка, отвернувшись к стене и не обращая внимания на ругань, пытался придумать какой-нибудь ход, который позволил бы в корне изменить сложившееся положение.

Жить в чужом доме на птичьих правах было нельзя, но в том расположении духа, в каком находился Яшка, всякая полезная деятельность вызывала у него отвращение, и он не мог, да и не хотел перебарывать себя. Легче было плюнуть на все и куда-нибудь податься, но куда? Никакой работы Яшка не знал, только и делал, что охотился, и никто нигде не ждал его с распростертыми объятиями, как ждут любого мастерового человека.

А между тем все проблемы можно было решить единым духом, стоило только вернуться домой. Как ни злы были на Яшку охотники, он не сомневался, что авторитет отца окажется сильнее всяких неприязней и все пойдет по-старому. То, что отец обошелся с ним так сурово, Яшка расценивал как состояние момента. Под горячую руку кто хочешь начнет кричать и бросаться с кулаками, а остынет — забудет обо всем. Так что, если вернуться, отец и не вспомнит про обиду.

Но этой мыслью Яшка как бы тешился, на самом деле он не вернулся бы домой, хотя бы его об этом просили. Жизнь там ничего, кроме раздражения, у Яшки не вызывала: живи, да оглядывайся — это можно, а это нельзя, и он согласился бы жить где угодно, лишь бы по-своему.

Но по-своему нигде не получалось, ни у себя дома, ни у Кости. И тут, и там от Яшки требовали выполнения разных обязанностей — там потому, что их выполняли все, здесь — в уплату за то, что приютили. Правда, Костя, как мог, защищал Яшку от нападок матери, не упускавшей случая попрекнуть постояльца каждым съеденным куском. Дело потихоньку-полегоньку шло к скандалу, и потому Яшка с радостью ухватился за Костино предложение устроиться на работу в лесхоз. На сезон — бить кедровую шишку. Оказывается, Костя уже побывал в лесхозе и обо всем разнюхал. На работу брали — год на шишку выдался урожайный, а работников, как всегда, не хватало, и Косте сказали: приходи хоть завтра.

Бить шишку ничуть не легче, чем валить лес, но за такую работу хорошо и платили, и это больше всего манило Яшку и Костю — безденежье замучило их окончательно.

В лесхозе им выделили участки, показали разбросанные по тайге приемные пункты, куда нужно было сдавать шишку, и выдали инвентарь — корзины, мешки и колоты. Дали и лошаденку — на своем горбу мешки с шишкой не потащишь.

Для Яшки работа была не внове. Когда жил у отца, каждую осень бил шишку для себя; Костя же, все свои восемнадцать лет проживший, как птичка — где что перепадет, смотрел на колот, как баран на новые ворота. Но сноровки Косте было не занимать, и уже через день он так орудовал колотом, что иной раз обставлял Яшку.