Вот так мы теперь живем

С приема у мадам Мельмотт леди Монограм вышла в прескверном расположении духа. Сэр Дамаск, который делал вид, будто смеется над всей историей, а на самом деле не меньше жены хотел повидать императора в тесном кругу избранных, молча усадил обеих дам в экипаж и с досадой поспешил в клуб. Угораздило же его жену затеять всю эту свистопляску и так опозориться! Его гоняли, как мальчика на побегушках, потащили к Мельмотту против воли, и он не увидел императора и не пожал руку ни одному принцу! «Пусть теперь сцепятся между собой, как кошки», – думал сэр Дамаск, закрывая за дамами дверцу экипажа. Он ничуть не сомневался: если от одной кошки после драки что-нибудь останется, этой кошкой будет его жена.

– Какой ужас! – воскликнула леди Монограм. – Слыхивал ли кто-нибудь про такую вульгарность!

Обвинение было по меньшей мере неразумным – если какая вульгарность и присутствовала, леди Монограм ее не видела.

– Не понимаю, для чего ты поехала так поздно, – ответила Джорджиана.

– Поздно! Еще и двенадцати нет. Думаю, на Гровенор-сквер мы добрались еще до одиннадцати. В любом другом месте это было бы рано.

– Ты знала, что они не задержатся. Об этом особо говорили. Я правда считаю, что ты сама виновата.

– Виновата, да. Ничуть не сомневаюсь. Я виновата, дорогая, что вообще с этим связалась. И теперь мне придется платить.

– Что значит «платить», Джулия?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Твой друг окажет нам честь посетить нас сегодня вечером?

Она не могла бы прямее сказать, как дорого обошлись ей никчемные билеты.

– Если ты о мистере Брегерте, то он придет. Ты сказала его пригласить, и я пригласила.

– Сказала! Правда в том, Джорджиана, что, когда люди принадлежат к разным кругам, им лучше не смешиваться. Ничего путного из этого не выйдет.

Джорджиана готова была разорваться от негодования. Чтобы ее так унижала Джулия Триплекс – ее, дочь Адольфуса Лонгстаффа из Кавершема и леди Помоны, от рождения принадлежавшую к лучшим кругам Лондона! Тем не менее слова для ответа не находились. Слезы подступали к глазам, но Джорджиане хотелось не плакать, а драться. Однако она была в карете своей подруги, у которой гостила и которая согласилась завтра принять ее жениха.

– Не понимаю, отчего ты такая злая, – сказала она наконец. – Раньше ты такой не была.

– Нечего меня обвинять, – ответила леди Монограм. – Мы приехали, и, думаю, нам лучше выйти, если ты не хочешь, чтобы экипаж отвез тебя куда-нибудь еще.

С этими словами леди Монограм вылезла из кареты, прошествовала в дом и, взяв свечу, отправилась прямиком в спальню. Мисс Лонгстафф медленно поднялась к себе. После того как горничная наполовину ее раздела, она отпустила девушку и приготовилась написать матери.

Тянуть с письмом было нельзя. Мистер Брегерт уже дважды предлагал пойти к мистеру Лонгстаффу, который часто наезжал в Лондон и был сейчас в городе. Разумеется, обычай требовал, чтобы мистер Брегерт пошел к ее отцу, но Джорджиана просила его повременить день-другой. Ее терзало множество сомнений. Слова про «разные круги» ранили ее в самое сердце – к чему и стремилась леди Монограм. Мистер Брегерт богат – тут сомнений нет. Однако Джорджиана уже раскаивалась в своем решении. Что проку быть хозяйкой роскошного дома, если это означает перейти в другой, низший круг, состоящий исключительно из Брегертов, Мельмоттов и Когенлупов? Она знала, какая привилегия – владеть сельским имением, и всегда этим гордилась. В Кавершеме скучно и всегда недоставало молодых людей желаемого сорта, но о нем приятно было упоминать как о своем родовом гнезде. Ее мать скучна, отец – напыщен и сварлив, но они вращались в хорошем обществе – бесконечно далеком от Брегертов и Мельмоттов, – покуда отец сам не предложил ей поехать в дом на Гровенор-сквер. Джорджиана твердо решила написать сегодня же вечером, но пока не знала кому – матери, дабы сообщить ужасную правду, или Брегерту с просьбой разорвать помолвку. Думаю, она бы остановилась на втором, если бы столько людей уже не слышали о помолвке. Монограмы о ней знали и, конечно, растрезвонили всем вокруг. Мельмотты знали. Ниддердейл точно слышал. Новость распространилась так широко, что еще до конца сезона станет всеобщим достоянием. Каждое утро Джорджиана боялась, что получит из дома письмо с требованием разъяснить дошедшие до Кавершема ужасные слухи или что отец войдет с шокированным лицом и спросит, давала ли она повод для такой чудовищной молвы.