Вот так мы теперь живем

Мистер Лонгстафф, воздев руки, в отчаянии заходил по комнате.

Джорджиана согласилась, зная, что не одолеет отца, если тот объединится с леди Монограм. Она велела уложить свои вещи и во второй половине дня разрешила себя увезти. Леди Монограм она перед отъездом сказала только одно:

– Передай ему, что мне срочно пришлось уехать.

– Передам, дорогая. Я так и думала, что твоему отцу это не понравится.

Бедной девушке не хватило духу упрекнуть подругу, да и озлоблять врагиню было сейчас не с руки. По крайней мере, временно надо было покоряться всему и всем. Она провела очень скучный вечер с отцом в гостиной его номера – оба по большей части молчали, – а на другой день ее увезли в Кавершем. Джорджиана догадывалась, что утром отец увиделся с мистером Брегертом, но он ничего ей не сказал, а она не стала спрашивать.

В тот день был прием у леди Монограм. В начале вечера, как раз когда мужчины выходили из столовой, явился мистер Брегерт, одетый чрезвычайно изящно. Леди Монограм встретила его чарующей улыбкой.

– Мисс Лонгстафф, – сказала она, – переехала от меня к отцу.

– Ах, надо же.

– Да, – ответила леди Монограм, склонила голову и тут же занялась другими входящими гостями.

Она не удостоила мистера Брегерта более ни словом и не представила его мужу. Он минут десять стоял в гостиной, прислонившись к стене, затем ушел. Никто с ним не разговаривал. Однако он был человек спокойный и незлобивый. Когда мисс Лонгстафф станет его женой, все, без сомнения, изменится – либо она найдет себе других друзей.

Глава LXVI. «Такой будет моя к вам вражда»

«Больше Уинифрид Хартл тебя не потревожит» – так со всей искренностью сказала миссис Хартл молодому человеку, ради которого приехала из Америки. И когда он хотел последний раз взять ее руку в свою, миссис Хартл ответила: «Нет. Этой разлуке не пристали слова прощанья».

Пол Монтегю ушел от нее подавленный. Скажи она, что письмо с угрозой отстегать его кнутом и впрямь выражает ее чувства – письмо, которое она дала ему прочесть, объяснив написанное бурлением неуправляемой страсти, – он мог бы, по крайней мере, утешаться мыслью, что ее поведение еще хуже, чем его. Он бы приятно согревал душу гневом и уверил себя, что в любых обстоятельствах было правильно вырваться из когтей такой дикой кошки. Однако в последний миг миссис Хартл показала себя не дикой кошкой. Она стала мягкой и женственной и, смягчившись, сделалась невыразимо прекрасна, так что Пол вернулся на квартиру опечаленный и недовольный собой. Он разбил ее жизнь – или, во всяком случае, оставил на этой жизни неизгладимую отметину. Миссис Хартл сказала, что совершенно одинока и ради него целиком от всего отказалась, – и Пол ей верил. Неужто он ничего больше для нее не сделает? Она позволила ему уйти и в какой-то мере простила то зло, что он ей причинил. Однако может ли он на этом успокоиться – чувствовать, что поступил правильно, и больше не интересоваться ее судьбой? Оставить ее в прошлом, как выпитое вино, как час удовольствия, как минувший день?

Но что он может сделать? Ему удалось вернуть себе свободу. Он давно решил, что не женится на ней, будь она женщина или дикая кошка, и знал свою правоту. Прошлое, в котором она сама созналась, делало этот брак невозможным. Вернуться к ней значило вновь сунуть руку в огонь. Но Пол думал о том, что может лишь оставить ее, одинокую и несчастную, на квартире у миссис Питкин, и ненавидел себя за холодный эгоизм.

В следующие три-четыре дня, покуда шли приготовления к обеду и выборам, Пол занимался делами, связанными с американской железной дорогой. Он снова съездил в Ливерпуль и по совету мистера Рамсботтома подготовил письмо к директорам, в котором отказывался от места, объяснял причины своей отставки и сообщал, что оставляет за собой право обнародовать это письмо, буде обстоятельства того потребуют. Еще он написал Фискеру, умоляя того приехать в Англию и выражая желание полностью выйти из фирмы «Фискер, Монтегю и Монтегю» по получении причитающихся ему денег – суммы, как напоминал Пол, для его партнеров незначительной, если, как ему говорят, они разбогатели на железнодорожной компании в Сан-Франциско. Когда он писал эти письма в Ливерпуле, никто еще не говорил, что Мельмотт совершил какой-то подлог. Пол вернулся в Лондон в день банкета и впервые узнал про слухи в «Медвежьем садке». Там он обнаружил, что их дружеский кружок временно распался. Сэр Феликс не появлялся уже дней пять – и тут Полу целиком рассказали всю историю побега мисс Мельмотт, о которой он кратко прочел в газетах.

– Мы думаем, Карбери утопился, – сказал лорд Грасслок, – и я не слышал, чтобы кто-нибудь о нем горевал.

Ниддердейла в клубе почти не видели.

– Он подхватил девицу после побега, – сказал лорд Грасслок. – Чего будет делать теперь, не знаю. Я бы на его месте потребовал деньги наличными, прежде чем идти в церковь. Он был вчера на приеме, разговаривал с нею весь вечер. Прежде за ним такого не водилось. Ниддердейл – лучший малый на свете, но всегда был ослом.