Вот так мы теперь живем

– Ненавижу старые дома. Я хотела бы новый дом, новое платье, новую лошадь каждую неделю – и нового кавалера. В замке живет твой отец. Не думаю, что и мы там поселимся.

– Мы будем туда заезжать. Так когда?

– Через два года.

– Чепуха, Мари.

– Завтра.

– Ты не успеешь подготовиться.

– Договаривайся с папенькой сам как хочешь. О да, поцелуй меня. Конечно, тебе можно. Если я буду тебе принадлежать, то какая разница? Нет, я не скажу, что люблю тебя. Но если когда-нибудь произнесу такие слова, они будут правдой. О себе ты такого сказать не можешь… Джон.

На этом разговор окончился, и Ниддердейл пошел домой, думая о своей нареченной – насколько вообще мог принудить себя к мыслительному процессу. Он твердо намеревался жениться. Что до самой девушки, в ней за последнее время обнаружилась привлекательность, которую он поначалу не заметил. Она точно не глупа. Да, ее нельзя назвать леди, но у нее есть своя манера, которая позволит ей жить среди других леди. И ему думалось, что, вопреки всем уверениям, она к нему теплеет, как он, безусловно, потеплел к ней.

– Были у дам? – спросил его Мельмотт.

– О да.

– И что говорит Мари?

– Что вы можете назначить день.

– Надо сыграть свадьбу поскорее – когда-нибудь в следующем месяце. В августе вы захотите уехать из города. И я, сказать по правде, тоже. Никогда в жизни я так не трудился, как этим летом. Выборы и тот ужасный банкет отняли уйму сил. И, не буду от вас скрывать, у меня сейчас очень тяжелые денежные заботы. Ни разу мне не приходилось отыскивать так много крупных сумм в такой короткий срок! И я еще не со всеми рассчитался.

– А зачем вы тогда давали банкет?

– Мой дорогой мальчик, – (очень приятно было обращаться к сыну маркиза «мой дорогой мальчик»), – в смысле расходов это был блошиный укус. Никакие мои траты не могут и в малейшей мере повлиять на мое состояние – в ту или иную сторону.

– Хотел бы я, чтобы так было и у меня, – сказал Ниддердейл.

– Если вы вместо денег Мари предпочтете войти со мной в долю, очень скоро так будет и у вас. Однако бремя очень велико. Я не знаю, когда и отчего возникнет паника и когда спадет. Но когда она случается, это как шторм на море. Только сильные корабли выдержат ярость ветра и волн. Человека треплет так, что он остается едва живой. В этот раз мне пришлось очень несладко.

– Полагаю, ваши дела выправляются.

– Да, выправляются. Мне нечего бояться, если вы об этом. Я с вами откровенен, потому что вы женитесь на Мари. Я знаю, вы человек честный и не станете повторять то, что я говорю вам под секретом.

– Конечно не стану.

– У меня, знаете ли, нет партнера – никого, посвященного в мои дела. Моя жена – лучшая женщина в мире, но совершенно не способна что-либо понять в делах. Разумеется, я не обо всем могу говорить с Мари. Когенлуп, с которым вы часто меня видите, очень хорош – в своем роде, – но мои дела я с ним не обсуждаю. Он связан со мной в одном или двух вопросах – в том числе насчет нашей железной дороги, но в целом мои заботы его не касаются. Все лежит на моих плечах, и, признаюсь, тяжеловато нести такое бремя в одиночку. Для меня стало бы огромным облегчением, если бы мне удалось вас этим заинтересовать.

– Не думаю, что от меня будет какой-нибудь прок в делах, – ответил скромный молодой лорд.

– Думаю, вы не впряжетесь в работу. Я этого и не жду. Но мне было бы приятно думать, что я могу рассказывать вам о текущем положении. Конечно, вы слышали, что говорили перед выборами. Не понимаю, как я выдержал эти двое суток. Альф и его приспешники думали таким образом победить на выборах. Две недели они поливали меня грязью, не заботясь, какой вред причиняют мне и другим. Они не сумели провести своего кандидата, но по их милости мои вложения обесценились почти на полмиллиона фунтов. Только подумайте!

– Не понимаю, как такое возможно.

– Потому что вы не понимаете, какая деликатная штука – кредит доверия. Они убедили многих не пойти на треклятый обед, а в итоге по городу раззвонили, будто я разорен. На акциях это сказалось мгновенно и катастрофически. Бумаги мексиканской дороги шли по сто семнадцать, и за два дня они упали до номинала, так что о продаже не могло быть и речи. У нас с Когенлупом на двоих примерно восемь тысяч этих акций. Подумайте, сколько это выходит!

Ниддердейл попытался сосчитать, но не сумел.

– Это я называю ударом – страшным ударом. Когда человек, как я, связан с денежными интересами, и в первую очередь с ними, он, разумеется, продает и покупает каждый день в соответствии с рынком. Я не держу такую сумму в одном концерне как вложение. Никто так не поступает. Теперь вы понимаете, как бьет по мне паника?

– Они не поднимутся?

– Поднимутся. Может, даже выше прежнего. Но это произойдет не в один день. А я тем временем вынужден брать из капиталов, предназначенных для другого. Потому и получилось то, что вы слышите про имение в Сассексе, которое я купил для Мари. Я был в таком положении, что мне требовалось добыть сорок-пятьдесят тысяч где угодно. Но через неделю-две все выправится. А что до денег Мари, вы знаете, они записаны на нее.