Вот так мы теперь живем

Он говорил так убедительно, что Ниддердейл поверил каждому слову, и в груди молодого человека зародилось дружеское чувство, почти что желание помочь будущему тестю. Смутно, будто сквозь густой туман, Ниддердейл вроде бы видел риск большой коммерции, как раньше видел ее прибыльность, и ему подумалось, что это может быть так же увлекательно, как вист или мушка с неограниченным банком. Он твердо решил не разглашать ничего, что скажет ему Мельмотт. В этот раз финансист его до определенной степени очаровал, и молодой лорд ушел с ощущением, что может сочувствовать Мельмотту и даже испытывать к нему определенную приязнь.

Самому Мельмотту мнимая откровенность с будущим зятем положительно доставила удовольствие. Приятно было говорить так, будто обращаешься к доверенному молодому другу. Ни при каких обстоятельствах он не посвятил бы кого-либо в свои настоящие секреты, не проболтался бы об истинном положении дел. Все, сказанное им Ниддердейлу, было ложью или имело целью подкрепить ложь. Однако Мельмотт говорил так не с единственной целью ввести в заблуждение. Пусть дружба эта притворная, пусть еще до исхода трех месяцев она, возможно, сменится смертельной враждой, все равно в ней было что-то отрадное. Грендоллы не появлялись со дня банкета – Майлз прислал из деревни письмо с жалобами на тяжелую болезнь. Утешением было поговорить хоть с кем-нибудь, и Ниддердейл нравился Мельмотту куда больше Майлза Грендолла.

Разговор произошел в курительной. Затем Мельмотт отправился в парламент, а Ниддердейл – в «Медвежий садок». Клуб вновь открылся, хотя с трудом и без прежней роскоши. Теперь суровые правила требовали все оплачивать наличными. Герр Фосснер о таком и не слышал, но не оплаченные Фосснером счета предъявили клубу, а все векселя, полученные им от членов клуба, оказались у мистера Флэтфлиса. Разумеется, все в «Медвежьем садке» печалились, однако заведение стало для его членов такой жизненной необходимостью, что его открыли под руководством нового управляющего. Никто не ощущал эту необходимость так остро каждый час дня – то есть времени от послеполуденного пробуждения до отхода ко сну в четвертом часу утра, – как Долли Лонгстафф. «Медвежий садок» значил для него столько, что он сомневался, сможет ли жить без такого прибежища. Теперь клуб вновь открылся, и Долли мог получить свой обед и бутылку вина в привычном комфорте.

Однако сейчас он кипел от обиды на несправедливость. Обстоятельства открыли перед ним перспективу безбедной жизни. Плата за Пикерингское имение покрыла бы все долги, позволила бы выкупить из залога собственное поместье, и осталась бы еще очень приличная сумма. Скеркум сказал ему настаивать на своих условиях, и он настоял. Теперь имение продали, документы на владение передали – а он не получил и пенни! Долли не знал, кого обвинять громче – отца, Байдевайлов или мистера Мельмотта. Потом объявили, будто он подписал то письмо! Долли без всякого стеснения выражал свое мнение в клубе. Отец – упрямый старый болван, каких еще не знал мир. На Байдевайлов он подаст в суд. Скеркум все ему объяснил. Но Мельмотт – величайший негодяй от начала времен.

– Клянусь Богом! Должно быть, скоро конец света, – сказал он. – Треклятый мерзавец заседает в парламенте, будто не ограбил меня, и не подделал мою подпись, и… и, клянусь Богом, его надо повесить! Уж если кто заслужил виселицу, так это он.

Все это он говорил в кофейне клуба, когда Ниддердейл садился за стол. Долли даже повернулся на стуле, чтобы обращаться к полудюжине собравшихся.

Ниддердейл встал и очень мягко к нему приблизился.

– Долли, – сказал он, – не говорите так о Мельмотте, когда я в комнате. Я уверен, вы заблуждаетесь и через день-два в этом убедитесь. Вы не знаете Мельмотта.

– Заблуждаюсь! – Долли по-прежнему восклицал во весь голос. – Заблуждаюсь, думая, что мне не заплатили?

– Полагаю, не так уж много времени прошло.

– Заблуждаюсь, считая, что мою подпись подделали?

– Я уверен, вы заблуждаетесь, думая, что Мельмотт как-то к этому причастен.

– Скеркум говорит…

– Мало ли что говорит Скеркум. Мы все знаем, чего стоят подозрения таких субъектов.

– Я верю Скеркуму в сто раз больше, чем Мельмотту.

– Послушайте, Долли. Я знаю о Мельмоттовых делах больше вас или кого бы то ни было. Если это убедит вас помолчать несколько дней, я сам готов поручиться за всю сумму, которую он вам должен.

– Скажете тоже!

– Я вполне серьезен.

Ниддердейл старался говорить так, чтобы слышал его только Долли, и, возможно, никто другой его и не слышал, но Долли даже не понизил голос.

– Это исключено, – сказал он. – Разве я могу отобрать у вас деньги? Дело в том, Ниддердейл, что он вор, и вы в этом рано или поздно убедитесь. Он взломал ящик в кабинете моего отца и подделал мою подпись. Все знают, что он вор. Даже мой отец уже понял – и Байдевайл. Не успеете оглянуться, он будет в тюрьме за подлог.

Все это было очень неприятно, поскольку присутствующие знали, что Ниддердейл помолвлен – или скоро будет помолвлен – с дочерью Мельмотта.

– Раз вы говорите такое публично… – начал Ниддердейл.