Вот так мы теперь живем

По пути домой Монтегю почти злился на Гетту. Ради нее он сделал все, что мог. Ради нее поссорился с Роджером Карбери. Ради нее – чтобы освободиться от миссис Хартл – не устрашился когтей дикой кошки. Ради нее (так говорил себе Пол) оставался в ужасной железнодорожной компании, чтобы по возможности сберечь доход, на который сможет ее содержать. А теперь она говорит, что они должны расстаться – только оттого, что он не был жесток к несчастной женщине, поехавшей за ним из Америки. Гетта повела себя нелогично, неразумно и – на взгляд Пола – бессердечно. «Я не хочу, чтобы ты бросил миссис Хартл», – сказала она. Какое дело ей до миссис Хартл? Уж безусловно, миссис Хартл как-нибудь справится и без Гетты. Но они все против него ополчились. Роджер Карбери, леди Карбери и сэр Феликс – и в итоге Гетту заставят выйти за человека, годящегося ей в отцы! Наверняка она по-настоящему его, Пола, не любит. Да, конечно. Она не способна на такую любовь, какую он питает к ней. Истинная любовь всегда прощает. А тут и прощать-то почти нечего! Так думал Пол, укладываясь в тот вечер спать. Однако он позабыл спросить себя, простил бы Гетту, если бы узнал, что она «меньше трех недель» назад была очень близка с мужчиной, о котором он прежде не слыхал. Впрочем, как всем известно, девушки не такие, как молодые люди.

Гетта, прогнав жениха, ушла к себе в комнату. Туда скоро поднялась мать, чье чуткое ухо уловило, как хлопнула входная дверь.

– Что он сказал? – спросила леди Карбери.

Гетта была в слезах – вернее, пересиливала слезы и даже почти сумела их побороть.

– Все, что мы говорили об этой женщине, оказалось правдой, – заключила мать.

– Достаточная доля этого оказалась правдой, – ответила Гетта.

Как ни сердилась она на своего возлюбленного, это не уменьшало досады на мать, разрушившую ее счастье.

– Что ты хочешь сказать, Гетта? Не лучше ли поговорить со мной открыто?

– Я сказала, что достаточная доля оказалась правдой. Более открыто я говорить не хочу. Мне незачем подробно входить в эту гадкую историю. Наверное, он такой же, как другие мужчины. Связался с какой-то кошмарной женщиной, а когда она ему наскучила, так ей и сказал – и решил найти себе другую.

– Роджер Карбери не такой.

– Маменька, мне худо, когда ты так со мной говоришь. Мне кажется, ты совершенно ничего не понимаешь.

– Я сказала, что он не такой.

– Совершенно не такой. Разумеется, я знаю, что он совершенно не такой.

– Я сказала, что на него можно положиться.

– Конечно, на него можно положиться. Кто сомневается?

– И если бы ты вышла за него, тебе не о чем было бы тревожиться.

– Маменька, – воскликнула Гетта, вскакивая, – как можешь ты так со мной говорить? Как только один мужчина не подошел, я должна выйти за другого! Ах, маменька, как ты можешь такое предлагать? Ни за что на свете я не стану Роджеру Карбери более чем сестрой!

– Ты сказала мистеру Монтегю больше сюда не приходить?

– Не помню, что я сказала, но он прекрасно меня понял.

– Так все кончено?

Гетта не ответила.

– Гетта, у меня есть право спросить и есть право ждать ответа. Я не говорю, что ты вела себя дурно.

– Я не вела себя дурно. Я все тебе говорила. Мне нечего стыдиться.

– Но мы выяснили, что он вел себя очень дурно. Сделал тебе предложение – совершив неслыханное вероломство по отношению к Роджеру…

– Неправда.

– А сам в это время практически жил с этой женщиной, которая говорит про себя, что развелась в Америке с мужем! Ты сказала, что больше его не увидишь?

– Он все понял.

– Если ты не сказала прямо, скажу я.

– Маменька, не затрудняйся. Я сказала ему очень ясно.

Леди Карбери выразила свое удовлетворение и оставила дочь одну.

Глава LXXVII. Еще одна сцена на Брутон-стрит

Когда мистер Мельмотт в присутствии мистера Байдевайла пообещал мистеру Лонгстаффу и Долли выплатить через день пятьдесят тысяч фунтов и тем завершить приобретение Пикеринга, он намеревался сдержать слово. Читатель помнит, что он решил не жертвовать капиталом, оставленным на черный день, но мало-помалу его решимость слабела. Последнее время он думал на эти деньги купить себя зятя, все еще надеясь, что стечение обстоятельств избавит его от трудностей. Однако Скеркум опасно под него подкопался, и, помимо обвинения насчет Пикеринга, было и другое, касательно недвижимости в восточной части Лондона. Читателю незачем утруждать себя лишними подробностями, но суть заключалась в том, что некий глупый старый джентльмен согласился вместо денег принять акции железнодорожной компании. Теперь старый джентльмен умер, и слухи утверждали, что его подпись под согласием подделана. Мельмотт, безусловно, получил за эту недвижимость тысяч двадцать-тридцать и расплатился акциями, которые теперь не стоили практически ничего. Он полагал, что с этим делом разберется, но в случае Лонгстаффов лучше было заплатить.