Вот так мы теперь живем

И я тоже не стану смущать читателей описанием последовавшей сцены. Бедняжка Мари! Она сжалась и не издавала почти ни звука. Однако мадам Мельмотт, напуганная до полусмерти, завопила в голос: «Ah, Melmotte, tu la tueras!»[19] – и попыталась оттащить его от жертвы.

– Подпишешь? – прохрипел Мельмотт, тяжело дыша.

Тут в комнату вбежал испуганный воплями Кролл. Возможно, он не первый раз останавливал Мельмотта, когда тот в ярости мог натворить бед.

– Мистер Мельмотт, што слутшилось? – спросил клерк.

Мельмотт запыхался и почти не мог говорить. Мари мало-помалу пришла в себя и сжалась в углу дивана, отнюдь не сломленная духом, но с ощущением, что у нее не осталось ни одной целой кости. Мадам Мельмотт громко рыдала, прижимая к глазам платок.

– Подпишешь бумаги? – вопросил Мельмотт.

Мари, лежа на диване, словно груда тряпья, только замотала головой.

– Свинья! – заорал Мельмотт. – Неблагодарная свинья!

– Ах, мамзель, – сказал Кролл, – ви долшны слушать вашего отца.

– Бессовестная девчонка! – прохрипел Мельмотт.

Затем он вышел из комнаты и спустился в кабинет, откуда давно ушли Лонгстаффы и мистер Байдевайл. Кролл последовал за хозяином.

Мадам Мельмотт подошла к девушке, но некоторое время молчала. Мари лежала на диване, волосы и платье ее были в беспорядке, однако она не рыдала и не всхлипывала. Мачеха и не пыталась переубедить ее после того, как это не удалось мужу. Сама она так боялась Мельмотта, так дрожала за себя, что не понимала смелости Мари. Мельмотт был в ее глазах ужасающим существом, могущественным, как Сатана, – и она никогда открыто ему не противилась, хотя каждодневно его обманывала и каждый раз попадалась на обмане. В Мари мачеха видела злое отцовское упрямство и почти что его силу. Сейчас она не смела сказать девушке, что та не права, однако поверила мужу, когда тот сказал о близком разорении, и отчасти поверила, что Мари может отвратить беду, если подпишет бумаги. Мадам Мельмотт жила в почти постоянном страхе перед разорением. Для Мари последние два года роскоши были такими долгими, что она уверилась в надежности нынешней жизни. Однако у старшей женщины два года отнюдь не изгладили память о былых крушениях и не успокоили ее страхов. Наконец она спросила девушку, что может для нее сделать.

– Лучше бы он меня убил, – сказала Мари, затем медленно поднялась с дивана и молча ушла к себе.

Тем временем внизу разыгрывалась другая сцена. Мельмотт в разговоре почти не упомянул дочь – только сказал, что чертовку не переупрямить. Не сказал он и о том, что чуть ее не убил, а Кролл, устранив непосредственную опасность, побоялся об этом напомнить. Великий Делец разложил бумаги, в точности как они лежали раньше, – будто ждал, что дочь придет и подпишет их. Затем он объяснил Кроллу, насколько важно подписать бумаги, насколько это жизненно необходимо и как жестоко, что в такую трудную минуту ему чинит препоны (Мельмотт не мог в присутствии клерка говорить об угрозе разорения) упрямство глупой девчонки! Деньги целиком и полностью его, у девчонки нет на них и малейшего права! Чудовищно несправедливо, что так вышло! Со всем этим Кролл полностью согласился. Тогда Мельмотт объявил, что без малейших угрызений расписался бы за Мари. Она его дочь, он имеет право действовать за нее. Деньги – его деньги, с которыми он может делать что хочет. Уж конечно, он может расписаться за нее с чистой совестью. Затем Мельмотт снова взглянул на клерка. Кролл вновь выразил согласие – не столь безусловно, как в первый раз, но, по крайней мере, не показал, что осуждает задуманный Мельмоттом шаг. Тогда Мельмотт сделал еще шажочек – объяснил, что тут имеется одно мелкое затруднение: подпись дочери должен заверить свидетель. Он вновь поднял глаза на Кролла – и на сей раз Кролл не двинул и мускулом. Это точно не было согласием. Мельмотт продолжал смотреть на клерка и видел, как постепенно суровеет его лицо, принимая самое неодобрительное выражение. А ведь Кролл когда-то участвовал в довольно темных делишках. «Он видит, что игра практически кончена», – подумал Мельмотт.

Вслух он сказал:

– Вам лучше вернуться в Сити. Я буду там через полчаса. Вполне возможно, я привезу с собой дочь. На этот случай прошу вас быть готовым.

Кролл снова улыбнулся, и снова согласился, и ушел.

Однако Мельмотт не стал больше говорить с дочерью. Как только Кролл вышел, он поискал среди бумаг в ящиках, нашел обе подписи, дочери и немца-клерка, после чего начал переводить их на папиросную бумагу. Прежде чем приступить к делу, Мельмотт запер дверь на задвижку и опустил жалюзи. Он упражнялся в подписях почти час, затем поставил их в документах, сложил бумаги и убрал в сумку с замочком, ключ от которой всегда носил в кошельке. С этой сумкой он сел в свой экипаж и уехал.

Глава LXXVIII. Мисс Лонгстафф снова в Кавершеме