Вот так мы теперь живем

Тут на его лбу пролегла складка, – наверное, поэтому Мари и объявила, что ничего не подпишет, хоть бы ее резали на куски. Мельмотт выставил нижнюю челюсть и оскалился – Мари приготовилась, что сейчас ее будут резать на куски. Однако Мельмотт напомнил себе, что собирался испробовать другой подход, прежде чем впадать в ярость. Можно объяснить, насколько ему нужна ее помощь. Потому он, насколько мог, убрал со лба складку, смягчил черты и вновь принялся за дело.

– Я уверен, Мари, ты не откажешь мне, когда я объясню, насколько это для меня важно. Мне нужны эти деньги в Сити завтра, иначе… я разорен.

То, как были произнесены эти несколько слов, произвело определенное действие.

– Ох! – вскрикнула его жена.

– Да. Эти гарпии так набросились на меня перед выборами, что все мои акции упали. Бумаги Мексиканской железной дороги совершенно обесценились, их не продать. Я не хотел рассказывать дома о своих неприятностях в Сити, но сейчас деваться некуда. Мне необходимы эти деньги, чтобы спасти нас от разорения. – Все это Мельмотт проговорил очень медленно и самым мрачным тоном.

– Ты только что сказал, что расписаться надо, поскольку я выхожу замуж, – возразила Мари.

У лжеца много преимуществ, но, если он не тратит на продумывание лжи больше времени, чем обычно позволяет жизнь, его утверждения не сходятся. На миг Мельмотт опешил. Ему хотелось схватить дочь и вытрясти из нее всю дурь и неблагодарность. Однако он еще надеялся добиться своего убеждением.

– Мари, ты неправильно меня поняла. Я хотел тебе объяснить, что надо разобраться с приданым, и для этого первым делом нужно вернуть капитал в мои руки. Еще раз говорю тебе, милая: если я завтра не пущу эти деньги в ход, мы разорены. У нас ничего не останется.

– Это останется, – сказала Мари, кивая на бумаги.

– Мари, ты хочешь моего позора и разорения? Я столько для тебя сделал.

– Ты прогнал единственного, кого я любила, – ответила Мари.

– Мари, как ты можешь быть такой злой? Сделай, как папенька тебе велит, – взмолилась мадам Мельмотт.

– Нет! – воскликнул Мельмотт. – Из-за того, что мы избавили ее от этого негодяя, ей теперь не жалко, что мы разоримся.

– Сейчас она все подпишет, – сказала мадам Мельмотт.

– Нет, не подпишу, – ответила Мари. – Если, как вы все говорите, я выхожу за лорда Ниддердейла, я точно ничего не должна подписывать без его ведома. И раз уж деньги стали моими, я не считаю нужным отдавать их из-за папенькиных слов, что он скоро разорится. По-моему, это как раз причина их не отдавать.

– Они не твои. Они мои, – проговорил Мельмотт, скрежеща зубами.

– Тогда ты можешь что угодно с ними делать без моей подписи.

Мельмотт мгновение медлил, затем мягко положил руку ей на плечо и повторил свою просьбу. Голос у него изменился, стал очень хриплым. Однако он по-прежнему пытался действовать мягко.

– Мари, – сказал он, – сделаешь ли ты это, чтобы спасти отца от гибели?

Однако дочь не верила ни единому его слову. Да и как она могла ему верить? Он приучил ее смотреть на себя как на естественного врага. Мари знала, что отец всегда относился к ней как к имуществу, которое может использовать для собственной выгоды. Он никогда не давал ей оснований думать, что хоть сколько-нибудь заботится о ее счастье. А теперь он сказал сперва, что деньги нужны для ее приданого, а затем, через минуту, что только они спасут его от немедленного разорения. Мари не поверила ни в то ни в другое. Бесспорно, она должна была сделать, как он говорит. Отец положил деньги на ее имя, потому что доверял дочери, и ей не следовало обманывать его доверие. Однако Мари решила противиться ему во всем. Даже согласившись выйти за Ниддердейла, даже узнав всю постыдную правду о сэре Феликсе Карбери, она не теряла надежды бежать с любимым. И эта надежда целиком зависела от денег, которые она называла своими. Отец задал последний вопрос умоляюще и почти сумел ее тронуть, но в его лице Мари по-прежнему читала угрозу. Отец всегда внушал ей страх. Все ее мысли о нем неизбежно возвращались к уверенности, что он может, если захочет, «изрезать ее на куски». Теперь он повторил вопрос с трагической интонацией:

– Подпишешь ли ты бумаги, чтобы спасти нас всех от гибели?

Однако его глаза по-прежнему угрожали.

– Нет, – ответила Мари, глядя ему в лицо, словно ожидая, что сейчас он на нее набросится. – Не подпишу.

– Мари! – возопила мадам Мельмотт.

Мари с презрением обернулась на мнимую мать.

– Нет, – повторила она. – Я не считаю, что должна это делать, и не сделаю.

– Не сделаешь?! – рявкнул Мельмотт.

Мари только затрясла головой.

– Ты хочешь сказать, что ограбишь родного отца в ту самую минуту, когда своей подлостью можешь его погубить?

Мари снова затрясла головой.

Nec pueros coram populo Medea trucidet.

Пусть Медея не губит детей пред глазами народа.