Вот так мы теперь живем

Вы пишете, что Вам очень неприятно будет поссориться с маменькой и папенькой, и поскольку я совершенно с этим согласен, то буду считать это письмо завершением нашей близости. Я, впрочем, не был бы вполне честен с собой и с Вами, если бы дал понять, что единственная причина состоит в Вашем согласии с родительскими желаниями. Из Вашего письма я заключил, что Вы не хотите стать моей женой, если я не обеспечу Вас лондонским домом вдобавок к загородному. Однако сейчас это не в моих силах. Потеря не заставила бы меня уменьшить Вашу вдовью часть, поскольку я уже назвал определенную сумму, но исполнение этого обязательства заставило бы меня в некоторой степени ущемить своих детей. Я не был бы вполне счастлив, пока не возместил бы им все. В таком случае мне пришлось бы воздержаться от увеличения трат. Но разумеется, я не могу просить, чтобы Вы разделили со мной неудобство единственного дома. Могу, возможно, добавить, что мне думалось, Вы будете искать счастья в другом, и что я постараюсь в меру сил снести свое разочарование.

Поскольку в этих обстоятельствах Вам, вероятно, не хотелось бы, чтобы я носил подаренное Вами кольцо, я возвращаю его почтой. Надеюсь, Вы любезно сохраните принятые от меня безделицы в память о том, кто всегда будет желать Вам добра.

Искренне Ваш

Иезекиль Брегерт

Итак, все кончено! Джорджи, прочтя письмо, вознегодовала. Она не видела в собственном письме решительно никаких причин для отказа со стороны жениха. Если она в чем и сомневалась, то лишь в своей способности настоять на желаемых условиях. А теперь еврей ее отверг! Вновь и вновь перечитывала она его последнее письмо и с каждым разом все больше и больше уверяла себя, что, несомненно, собиралась выйти за мистера Брегерта. Да, были бы определенные неудобства, но куда меньшие, чем в нынешнем ее положении. Теперь перед нею лишь бесконечная череда скучных кавершемских дней, тирания отца и матери, презрение мистера и миссис Джордж Уитстейбл.

Она встала и заходила по комнате, думая о мести. Но как можно отомстить? Все ее близкие примут сторону еврея. Нельзя попросить Долли, чтобы тот поколотил ее обидчика. Нельзя просить отца, чтобы тот пошел к неверному жениху и выразил родительское негодование. Мести не будет. Какое-то время – всего несколько секунд – она думала написать мистеру Брегерту, что не хотела с ним ссориться. Это, без сомнения, значило бы умолять еврея о милости, и до такого Джорджиана все же унизиться не могла. Однако она решила оставить себе часы и цепочку, которые он ей подарил и про которые ей кто-то сказал, что они стоят не меньше ста пятидесяти гиней. Конечно, носить их нельзя – люди угадают, от кого они получены, но можно обменять на драгоценности, которые точно будут ее собственными.

За ланчем она ничего сестре не сказала, но вечером сочла за лучшее сообщить новость родительнице.

– Маменька, – сказала Джорджиана, – раз ты и папенька приняли все так близко к сердцу, я порвала с мистером Брегертом.

– Разумеется, с ним следовало порвать, – ответила леди Помона.

Это было очень обидно – настолько, что Джорджи чуть не выбежала из комнаты.

– Он тебе написал? – спросила ее милость.

– Я ему написала, а он ответил; все решено окончательно. Я думала, ты скажешь мне что-нибудь доброе.

И бедняжка разрыдалась.

– Это было так ужасно, – сказала леди Помона. – Так ужасно. Я в жизни не слышала ни о чем подобном. Когда молодой как-его-там женился на дочери свечного торговца, я подумала, что умерла бы, случись такое с Долли. Но это было еще хуже. Ее отец – методист.

– У них у обоих не было и шиллинга, – сквозь слезы проговорила Джорджи.

– И твой отец говорит, этот человек без пяти минут банкрот. Но теперь все кончено?

– Да, маменька.