Вот так мы теперь живем

Но он оставил поддельные документы мистеру Брегерту! Еще один поспешный, необдуманный поступок! За него Мельмотт тоже на себя злился. Однако как можно что-нибудь обдумать наперед, когда любой шаг гибелен? Да, он безусловно дал Брегерту неопровержимые улики против себя. Мари не откажется подтвердить свой росчерк, когда поймет, что его поставил отец, пусть она и не соглашалась подписывать бумаги. И вряд ли клерк пойдет против него, ведь подделанная подпись Кролла не вредит Кроллу. Однако Брегерт, если обнаружит подлог, не станет молчать. А он неосторожно оставил поддельные бумаги в руках Брегерта.

Завтра он скажет Брегерту, что передумал. Придет с утра, раньше, чем документам дадут ход, и Брегерт их ему вернет. Дочери надо велеть, чтобы держалась за эти деньги, ничего не подписывала и снимала доход сама. А дальше пусть враги пытаются его свалить. Его могут бросить в тюрьму. Вероятно, так и сделают. Тех, кого обвинили в подделке, кажется, не выпускают под залог. Но он все вынесет. Если его осудят, он стерпит наказание в надежде, что оно не вечно. Однако как велики шансы, что его вину не докажут! Ни с письмом покойника, ни с письмом Долли Лонгстаффа улик нет. С подписями Мари улики очень серьезные, однако Мельмотт рассчитывал вернуть эти документы. Сейчас его долг – не делать ничего. Забрать и уничтожить бумаги, а после держаться перед всеми так, будто ему нечего бояться.

Он пообедал дома в одиночестве, у себя в кабинете, затем тщательно перебрал пачки документов, готовя их для глаз тех служителей закона, которым достанется привилегия обыскивать его дом. За обедом и разбором бумаг Мельмотт выпил бутылку шампанского, отчего ему стало заметно лучше. Если гордо держать голову и смотреть людям в глаза, все, возможно, удастся пережить. Он столько достиг без чьей-либо помощи. Как-то в Гамбурге он угодил в тюрьму за мошенничество и вышел на свободу нищим, без друзей, с испорченной репутацией. Теперь он член британского парламента, безусловный владелец одного из самых роскошных лондонских домов, финансовый магнат, чье имя знают на всех биржах обоих полушарий. Даже если его осудят на пожизненную каторгу, он не умрет. Он позвонил в колокольчик, сказал, чтобы к нему прислали мадам Мельмотт, и велел слуге принести бренди.

Через десять минут несчастная жена робко вошла в комнату. Все, связанные с Мельмоттом, в той или иной мере его побаивались – кроме Мари, и только с ней он порою бывал почти мягок. Слуги перед ним трепетали, жена слушалась беспрекословно, если не могла спрятаться. Теперь она вошла и встала напротив мужа. Здесь, в кабинете, она никогда не садилась в его присутствии. Мельмотт спросил, где они с Мари держат драгоценности – ибо за последний год обе получили много дорогих безделушек. Разумеется, она ответила вопросом:

– Что-то случится, Мельмотт?

– Много чего случится. Они в этом доме или на Гровенор-сквер?

– Они здесь.

– Вели все упаковать – как можно компактнее. Никаких футляров, ваты и тому подобного. Держи их под рукой, чтобы взять с собой, если надо будет покинуть дом. Ты поняла?

– Да.

– Тогда почему молчишь?

– Мельмотт, что будет?

– Откуда я знаю? Ты могла бы уже усвоить, что в моем деле многое может случиться. Ты не пострадаешь. Тебе ничего плохого сделать не могут.

– А ты пострадаешь, Мельмотт?

– Пострадаю! Не знаю, что ты называешь этим словом. Что бы ни случилось, я все стерплю. Жизнь не особо меня щадила и вряд ли пощадит теперь.

– Придется ли нам уехать?

– Очень вероятно. Уехать! Что дурного в переезде? Ты так говоришь, будто хуже переезда ничего быть не может. Как бы тебе понравилось оказаться там, откуда нельзя ни уехать, ни уйти?

– Тебя посадят в тюрьму?

– Придержи язык.

– Скажи мне, Мельмотт, посадят?

И несчастная женщина все же опустилась на стул – ноги ее не держали.

– Я тебя позвал не сцены устраивать, – сказал Мельмотт. – Упакуй драгоценности, свои и Мари, как я велел. Они должны быть в чем-нибудь маленьком, и делать это надо не в последний момент, когда ты ничего не будешь соображать. А теперь иди. Вопросов больше не задавай, я все равно на них не отвечу.

Несчастная женщина тихонько вышла из кабинета и тут же с обычной своей медлительностью начала укладывать драгоценности.

Мельмотт просидел почти до утра, иногда прихлебывая разбавленный бренди, иногда куря. Но работой он не занимался и после ухода жены к бумагам почти не притрагивался.

Глава LXXXII. Настойчивость Мари

Очень рано на следующее утро – то есть очень рано по меркам лондонской жизни – слуга сообщил Мельмотту, что его хочет видеть Кролл.

– Что-нибудь спешное? – спросил тот.

Слуга полагал, что ничего спешного нет, поскольку Кролл выразил готовность подождать, когда мистер Мельмотт оденется. Было около девяти часов. Мельмотт хотел бы выспросить, как держится Кролл, – выслушать мнение даже и слуги, – но не смел задать вопрос. Он решил, по крайней мере, проявить любезность.

– Спросите его, позавтракал ли он, и, если не завтракал, подайте ему что-нибудь в кабинет.

Однако мистер Кролл был сыт и от дальнейшего угощения отказался.