Воздушные шарики запрещены

и струи воды текут по моему телу, события прошедшего вечера короткими вспышками загораются в моем сознании. Ольга у меня в кабинете. Сидит на моем письменном столе. У нее такой большой рот, когда она приходит с накрашенными губами. Ей надо бы перестать краситься.

Мне было неприятно, что она сидит на моем столе, я внезапно вспоминаю эту подробность, я ей об этом сказал. Почему бы тебе не слезть с него. Она взяла у меня из руки бокал и сделала маленький глоток. Это мне тоже было неприятно. Ее поведение было уже на грани, даже за гранью.

Ее волосы. Довольно растрепанные.

Что на нее нашло? До меня издалека, с преподавательской вечеринки долетали звуки музыки. Да, вечеринка. А что, если сейчас кто-то пройдет мимо? – подумал я. Что если наш гандболист Давид или кто-нибудь еще решит забрать что-нибудь у себя в кабинете? В котором часу вообще все это было? И сколько мы там просидели? Помню только, что в какой-то момент мы вышли из кабинета вместе, Ольга и я. Нам же нужно было заглянуть в подвал.

Я опрокидываю шампунь. Ценная жидкость струится прямиком в слив. Аннику это не порадует: это единственный шампунь, от которого есть какой-то прок ее волосам, от него они делаются хоть немного пышнее. Вообще-то мне даже не позволяется им пользоваться.

Ольга. Не надо было просить ее приходить. Конечно, не надо было. У нее были грязные руки. Земля под ногтями. Где ты так перепачкалась? – спросил я. По пути в подвал она объяснила, что заехала ко мне прямиком от подруги, у той свой садовый участок. Помогала прополоть сорняки и посадить кое-какие семена, которые они раздобыли в ботаническом саду. Я так понял, что «раздобыли» следовало понимать как «сперли» и что в основном они были заняты выпивкой. Она была пьяна, как и я сам.

Она рассказала, что это была идея подруги – разыскать меня и сказать все как есть. А как есть? – спросил я и открыл дверь в комнату с табличкой, предписывавшей соблюдать тишину. Мне бы очень хотелось знать.

Лучше бы мы никогда не спускались в этот гребаный подвал.

Она же вроде была раздета?

Или нет?

Нет, она не была раздета полностью. До пояса, ниже дело не зашло. Она сидела на диване, сложив перед собой руки. Вот как все было. Ладно, и что потом? Что произошло-то?

Ты попросил ее убрать их, в смысле, руки, так? Вы ведь не просто так сюда спустились. Напряги извилины, вспомни. Она убрала руки? Или как? Наверное, убрала, правда, я этого не помню. А кто должен помнить? Кому как не тебе знать, что случилось. Ведь это ты просыпаешься на следующее утро, а твоя одежда перепачкана в крови.

Вода становится холоднее. Надо бы выключить душ, вылезти из кабинки, взять полотенце, отправиться в спальню, одеться и спуститься в кухню к семье, но я продолжаю стоять под холодными струями, ведь я просто хотел, чтобы эта русская замолчала. Ничего больше.

Она сказала что-то про Аннику? Сказала или нет? Нет, не думаю. Что она сказала про Аннику? Она нащупала твое самое больное место? Из-за этого ты сделал что-то такое, чего сейчас не помнишь?

Настроение было испорчено, и мы никак не могли заняться тем, ради чего спустились. Может, мы просто разошлись? А что нам еще оставалось? Может, ничего и не было?

Или все-таки было, ведь в какой-то момент ты слишком грубо сжал ее хрупкие, белые плечи. И начал ее трясти. Так все было? Ты тряс, а ее грудки подпрыгивали и колыхались?

А почему ты это делал?

Но я не помню даже, делал ли.

Ладно, хорошо, может, ты и не помнишь, но мы еще не закончили, потому что было еще что-то. Еще что-то? Да, ведь она все никак не хотела заткнуться, и ты столкнул ее с дивана на пол. Столкнул?

Ну да. Или скорее, швырнул. И вот тут-то в кадре появляется кровь. Кровь-то ведь была, это нам известно, и если ты просто взял и ушел, то она осталась лежать одна в подвале, задыхающаяся, с выпученными глазами. И возможно, она все еще там.

С моих волос на пол капает вода,

поскольку я толком их не вытер. Я вытаскиваю из шкафа чистые джинсы и натягиваю их. Они словно задеревенели, а мои ноги побелели от всей той холодной воды, которую я на них вылил.

Мы оба были сильно пьяны, в этом нет никаких сомнений, и поэтому подробности того, что на самом деле случилось, припомнить невозможно. Но предполагать, что я мог причинить ей боль, чистой воды абсурд. Должно быть разумное объяснение тому, откуда у меня на рубашке кровь. Разумеется, оно существует, но, чтобы избавиться от тревожного ощущения, поселившегося во мне, я решил заглянуть на факультет.

Я захожу на кухню, где Анника как раз собирает большой контейнер с едой. Это меня удивляет, поскольку сегодня суббота. Я говорю ей, что думал над речью, которую собираюсь произнести в ее день рождения, и сегодня ночью меня посетила масса идей. Рада слышать, отвечает она. Так что будет, наверное, не лишним съездить сейчас на пару часиков в универ и все записать, ну, пока эти идеи еще не выветрились из головы.

Она смотрит на меня, слегка наклонив голову.