Воздушные шарики запрещены

Я решаю, что пора сваливать, и иду прочь от здания, медленно удаляюсь с невозмутимым видом. Спокойно, не спеши, не подавай вида, но, едва завернув за угол, я делаю короткий рывок, увеличив расстояние между мной и парнями. Снова перехожу на шаг.

Не оглядываясь, срезаю путь через газон прямиком к машине. Иду быстрым, широким шагом. Никто меня не окликает. Я иду, ни разу не оглянувшись. Выхожу на Магистратсвеген и сажусь в свой «Вольво». Поправляю зеркало заднего вида и смотрю в него. Их не видно. Они не стали меня преследовать. Не стали преследовать? А с какой стати им было это делать? У меня что, начинается паранойя? В придачу ко всему остальному. И потом: заметил ли Торстен вообще, что это был я?

До меня доходит, что я, наверное, упустил хорошую возможность: я мог не удирать, а спросить, не знает ли он, где Ольга. Тогда что-то прояснилось бы. Но что бы я сказал? Я типа преподаватель, который заявляется к своим студенткам домой? Просто хотел узнать, как ее самочувствие. Нет, это не вариант. Совсем не вариант. Я немного поспешно оттуда убрался, и только теперь, в машине, у меня возникает ощущение, как будто кто-то подошел там, в ее комнате, к неосвещенному окну и посмотрел на меня.

Я этого не видел, зато теперь вижу их, Торстена и компанию. Они появляются из другого двора и направляются прямиком к моей машине.

Я поворачиваю ключ в замке зажигания, включаю передачу и быстро уезжаю.

Двигаясь в сторону дома по практически безлюдному лунду,

я чувствую, что мне не удается удержать от распада ни себя самого, ни реальность, в которой я существую. Еще у меня такое чувство, что самооценка у меня скатилась ниже плинтуса. Но ведь хуже уже не будет, мысленно говорю я себе, включая поворотник. Я уже почти дома. При этом где-то в глубине души я понимаю, что запросто может быть еще хуже. Всегда.

Выйдя из машины, я замечаю в окне кухни Аннику. Она стоит, не шевелясь, и смотрит на меня. Я машу ей рукой. Она не отвечает на мое приветствие.

Я вхожу в дом. Анника оперлась обеими руками на стол, пальцы рук растопырены, она смотрит на меня пристальным взглядом.

Привет! – говорю я. Она не здоровается в ответ. Зато вместо приветствия говорит кое-что другое. Где ты был? – говорит она. На факультете. Ты же сама знаешь. Мы об этом говорили. Да, говорили, но скажи мне одну вещь: разве мы не говорили еще и о том, что ты заедешь помыть машину?

Все еще воскресенье,

начинает вечереть, я слышу плеск воды, доносящийся со второго этажа: девочки вместе купаются в ванне. Они смеются, играют с пластмассовыми зверюшками, которых я купил им в магазинчике в океанариуме. Анника устроилась там же в ванной на скамеечке и болтает по телефону с родителями, сначала с отцом, потом с мамой. Она созванивается с ними каждое воскресенье.

Сам я вышел в сад и наслаждаюсь погожим июньским вечером, запах сирени вплывает в дом через открытую дверь.

Я послал Ольге эсэмэску. Надеюсь, ты хорошо добралась до дома, написал я. Я послал ее два часа назад и теперь все время поглядываю на свой мобильный. Он уже нагрелся в руке. Конечно, ни в коем случае не стоило этого делать. Я что, окончательно выжил из ума? Теперь я могу быть на сто процентов уверен в том, что если с ней что-то случилось (а случиться могло что угодно, эти молодые девицы и парни такие недотепы), то первым, кого полиция и следователи, ведущие дело, вызовут и допросят с пристрастием, буду я.

На следующее утро с чашкой кофе в руке

я слоняюсь взад-вперед по вестибюлю, вместо того чтобы просто спуститься в подвал и наконец-то узнать правду.

Собственно говоря, тянуть с этим не следовало бы. Скоро десять часов, а в четверть одиннадцатого я показываю студентам кино. Я уже вижу, как они стекаются к аудитории L303b. Не самое удачное место для просмотра кино, но что делать. Большой зал, являющийся, по сути, настоящим кинотеатром, как всегда занят. Я подозреваю, что кафедра киноискусства зарезервировала его на весь год, в том числе под показы, которые на самом деле не проводятся, чтобы никто, кроме них, не мог наслаждаться огромным белым экраном, ведь он их и только их, личный и собственный, но вместо того чтобы вышагивать тут с чашкой остывшего кофе в руке и кипеть от негодования по поводу того, кому какую аудиторию выделили, может, лучше спуститься вниз, и пусть уже вся эта дребедень останется позади?

Не знаю, что со мной, но чем больше проходит времени, тем труднее мне решиться. Может, во всем виновато мое воображение, которое все больше внушает мне, что стоит решиться и пойти посмотреть, что да как, и она окажется там, а если не ходить, то все будет в ажуре, как и раньше. Она сейчас гуляет где-нибудь за ручку с Торстеном. Реальностей две, и от меня зависит, какую из них выбрать. Но у меня нет желания выбирать, хотя рано или поздно придется это сделать.

Может, я чересчур много обо всем этом думаю.