Воздушные шарики запрещены

молельной комнаты, потому что там кто-то есть. Голоса? Пение? Негромкая музыка? Радио? А может, полиция приступила к сбору волокон одежды, волосков и соскребанию частичек спермы с ковра?

Я живо представляю себе эту картину. Сердце отчаянно колотится в груди. Что теперь делать? Из показа фильма ничего не вышло, я отправил всех на летние каникулы. Несколько раз я безрезультатно постучал в запертую дверь Патрика, потом сдался. Мне было слышно, как он сидит там у себя и разговаривает по телефону.

В другом конце коридора появляется направляющийся в мою сторону Пер-Эрик. Он преподает литературоведение, у него датская фамилия, и он всегда старается в общении со мной всячески подчеркнуть, что его дедушка датчанин, а стало быть, мы союзники.

Неплохой парень, но любит зацепиться языком, поэтому я достаю из кармана мобильник и делаю вид, что занят разговором. Таким образом можно довольствоваться обоюдными кивками, когда он проходит мимо.

Когда он пропадает из вида, я снова прислушиваюсь к звукам за дверью. Да, похоже, там кто-то есть. И я понятия не имею, что там происходит. Я нажимаю на ручку двери. Дверь не заперта.

Какой-то мужчина сидит на коленях, положив руки на бедра. Средние фаланги пальцев у него покрыты черными волосами. Это мусульманин, читающий молитву. Комната используется в точности по назначению, и это, в общем-то, хорошо.

Коричневые сандалии он снял и поставил на цветастую циновку возле двери. Там же лежит какое-то подобие головного убора.

Вся комната провоняла его несвежими ногами.

Он склоняется в направлении Мекки, бубнит что-то нечленораздельное, потом снова принимает прежнюю позу. Делает это снова и снова. Очень долго. Он не замечает моего присутствия.

Уходя, я чувствую, что разозлился. Это все-таки университет у нас тут, а не молельный дом, но слава Аллаху: разлагающийся труп Ольги не лежит там на полу.

Тем же вечером мы с Анникой

ужинаем в ресторане средиземноморской кухни в центре Лун-да. Это заведение по праву славится лучшим в городе каре ягненка. Обсуждаем самобытную греческую кухню. Владелец ресторана Василис Куркакис сам охотно участвует в процессе, проходя между столиками и создавая всем хорошее настроение. Хотя сегодня он не добился особых успехов на этом поприще. Настроение у меня неважнецкое.

Мы с Анникой сидим на улице под маркизой и да, беседуем, хотя у нас никогда не получается настоящего разговора по душам. Нам не удается достучаться друг до друга. Мы болтаем только о ничего не значащих вещах. Она в этом не виновата. Это моя вина. Я сегодня не склонен к душеизлиянию.

На странице Ольги в Фейсбуке уже много дней ничего не происходит. С той пятницы, когда она пошла за мной в подвал, ни постов, ни обновлений. Мне кажется, это плохой знак. Более того: я еще раз потом ходил в молельную комнату, некоторое время спустя, и обнаружил темные пятна, которые вполне могли быть пятнами крови. Они выглядели свежими.

Анника улыбается мне и отпивает немного вина из бокала. Я следую ее примеру. Было бы проще, если бы мы взяли девочек с собой. Тогда бы мы в той или иной степени были бы заняты ими, но они пошли в кино с родителями Анни-ки, к тому же так канючили, чтобы им позволили остаться ночевать у бабушки с дедушкой, что в конце концов пришлось разрешить. Я прекрасно понимаю, что это значит. Все ясно как дважды два: придя домой, мы займемся любовью, поскольку дом будет в нашем распоряжении. Но настроение к этому не располагает. Если говорить начистоту, то меня больше не влечет к Аннике. И уже довольно давно. Я знаю, что такая участь рано или поздно постигает большинство пар, когда рутина берет свое. К сожалению, причина не только в привычке. Анника кажется мне скучной серой мышью. Я понимаю, что в действительности дело во мне, что из нас двоих именно мне необходимо поработать над собой, но что толку от этого понимания. Если я совершенно ее не хочу.

Я начинаю осознавать, что именно вся эта история с Ольгой необратимо сдвинула мою жизнь с мертвой точки. До этого все в ней словно было отмерено по линейке. Я чувствую, что внутри меня ожила лягушка, причем совсем не та сказочная лягушка, что превращается в принца, когда ты ее целуешь. Моя лягушка остается лягушкой. Ей совершенно начихать на мораль и нормы человеческих взаимоотношений.

И все-таки, возвращаясь к моему дню рождения, говорит Анника. А что с ним? – спрашиваю я, беру с тарелки последний кусок и начинаю есть его руками.

Ты раздобыл шатер? – спрашивает она. Нет еще. Я вижу, что она разочарована моим ответом. Но я уже начал обзванивать фирмы, дающие напрокат палатки, вру я. Почему ты спрашиваешь? Потому что мы должны принять во внимание, что придет больше гостей, чем мы изначально рассчитывали. Что ты имеешь в виду? О каком количестве идет речь? Будет где-то пятьдесят пять человек. Пятьдесят пять? – говорю я и кладу каре ягненка обратно на тарелку. Да, но ведь это еще не факт, что все придут?

Мы снова в нашем картонно-бумажном домике, в гостиной,