Воздушные шарики запрещены

Ничего, бывает, говорю я и спрашиваю, с кем это она прощалась на перроне.

Она отвечает, что это был Хенрик Хенрикссон, с которым они последние полгода сидят в одном кабинете.

Я спрашиваю, не с ним ли она разрабатывала план выездного курса. Мне так показалось, во всяком случае.

Да, кажется, отвечает она.

Столица Швеции – Икеа,

пишу я, потом зачеркиваю написанное. Вдохновение не торопится меня навещать, а ведь до моего следующего доклада в Северном обществе осталось всего несколько дней, плюс еще и газон в саду не стрижен.

Я просто больше не способен ни на чем сосредоточиться. Зато другие очень даже способны. Анника снова вернулась к пробежкам, покупает новую одежду и в огромных количествах поглощает киви.

Я потратил кучу времени,

отчаянно пытаясь придумать, что бы такое купить Аннике на день рождения, и сегодня поехал в торговый комплекс «Мильогорен», он находится сразу за городом. Именно здесь мы приобретаем датский дизайн фирменного качества, лучше просто не бывает, и за ним я как раз и приехал. Именно он мне и нужен. Мне необходима вещь, неподвластная времени, сделанная с истинным вкусом. Есть люди, полагающие, что классическая датская мебель вышла из моды, превратившись в кич, но я придерживаюсь иной точки зрения.

Ну, что у нас тут? – говорю я Лерке, составившей мне компанию. Ей нравится запах новой мебели. Мы стоим перед лучшим датским креслом, модель называется Яйцо.

Я рассказываю Лерке, что это кресло появилось на свет, когда Арне Якобсен меблировал отель Royal в центре Копенгагена, что привело к созданию двух легендарных образцов мебели, наиболее известных в истории Дании: Лебедя и Яйца. Я упомянул, что это, конечно, неприкрытый намек на Х. К. Андерсена, поскольку Дания была и остается страной сказочной, и когда ты, к примеру, едешь по…

Меня прерывает один из продавцов, появляющийся возле нас и желающий знать, не может ли он каким-то образом быть нам полезен. Я сообщаю ему, что мы размышляем над этим вот креслом. Он моментально становится воплощением внимания и профессионального усердия, едва только перед ним замаячила перспектива продать кресло Арне Якобсена, сделанное на фабрике Fritz Hansen. Говорит, что это флагман их ассортимента. И после того, как мы произносим избитые фразы про качество, я спрашиваю, во что оно мне обойдется. Насколько я вижу, ценник на кресле отсутствует. Я прекрасно понимаю, что оно стоит дорого, но человеку же не каждый день исполняется сорок лет. Сорок лет – это непростая дата, объясняю я Лерке. Тут пустяками не отделаешься.

Продавец, облаченный в голубую рубашку с белым воротничком, сверяется с айпэдом, который держит в руке. Прикасается несколько раз к экранчику, прежде чем находит сумму. 65 тысяч.

Это цена за ту модель, которая перед вами: с кожаной обивкой и алюминиевым корпусом, без скамеечки для ног, говорит он.

Да, оно поистине великолепно, говорю я, проводя ладонью по закруглению в верхней части спинки, но я подумываю, не остановиться ли все-таки на варианте, обитом тканью, а не кожей, теперь, когда дети уже подросли. Не уверен, но мне кажется, что тогда и выбор расцветок будет больше.

Оригинальная модель была в коже, говорит продавец, у которого на груди прикреплен небольшой бейджик с именем. Его зовут Яльмар.

Охотно верю, отвечаю я, но для меня важен не цвет сам по себе, а то, как он будет сочетаться с мебелью, которая уже стоит у нас в гостиной. Вещи все-таки должны гармонировать, нельзя лишать их возможности общаться друг с другом.

В этом ему приходится со мной согласиться.

Я видел кресло, выставленное в Вестергор Мёблер в Кристиансхавне. Оно было почти голубым.

Мне этот оттенок неизвестен, говорит Ялмар.

Вам, может, и неизвестен, но он существует, и я склоняюсь к нему как к основному варианту.

Если хотите, разумеется, я могу поискать, есть ли у нас такая расцветка.

Я улыбаюсь Лерке.

Пока что спасибо. Поедем домой и подумаем, а там видно будет.

Глава седьмая

На календаре четырнадцатое июня,

до дня рождения осталось всего три дня, а через час с небольшим мне необходимо быть в кабинете Бритты, если я хочу сохранить надежду на спасение своей шкуры. Ладно, не все коту масленица, решил я для себя, все равно, по большому счету, вариантов у меня нет. Никаких. Извинений никаким образом не избежать, уже приняты все меры для того, чтобы я не отвертелся.