Возлюби ближнего своего

— Что у тебя в пакете? — обратился к Керну вестфалец Мэнке.

— Еда. Только не знаю какая.

Лицо Леопольда засияло, как алтарь католического собора.

— Ну-ка, разверни его! Быстро!

Керн развязал шпагат.

— Масло! — молитвенно прошептал Леопольд.

— Как подсолнух! — добавил Мэнке.

— Белый хлеб! Колбаса нескольких сортов! Шоколад! — в экстазе продолжал Леопольд. — И вот еще... глянь-ка... целая головка сыра!

— Как подсолнух, — повторил Мэнке.

Леопольд не обратил внимания на насмешку и горделиво выпрямился.

— Служитель! — повелительно произнес он. — Возьмите свою гнусную баланду и пойдите-ка вы с ней к...

— Стоп! — прервал его Мэнке. — Не спеши! Ох уж эти мне австрийцы! В 1918 году мы из-за них проиграли войну! Давайте миски сюда, — сказал он служителю.

Он взял их и расставил на скамье. Положив сюда же остальное продовольствие, он с умилением принялся созерцать этот натюрморт. На стене, прямо под сыром, красовалось написанное каким-то заключенным изречение: «В жизни все — одно мгновение, даже пожизненное заключение!»

Мэнке ухмыльнулся.

— Будем считать овощной суп чаем, — объявил он. — А теперь давайте поужинаем, как образованные люди! Как ты считаешь, Керн?

— Аминь! — ответил тот.

— Завтра я приду к тебе снова, Мари.

Штайнер склонился над ее спокойным лицом и выпрямился. В дверях стояла сестра. Она скользнула по нему быстрым взглядом, но тут же отвела глаза в сторону. Стакан на блюдце в ее руке дрожал и тихо позвякивал.

Штайнер вышел в коридор.

— Стой! — скомандовал чей-то голос.

Справа и слева от двери стояло по эсэсовцу в форме и с пистолетом в руке. Штайнер остановился. Он даже не испугался.

— Как вас зовут?

— Иоганн Губер.

— Пройдите со мной к окну.

Подошел кто-то третий и внимательно вгляделся в него.

— Это Штайнер, — сказал он. — Никаких сомнений. Я узнаю его. Да и ты, Штайнер, пожалуй, тоже узнал меня, а?

— Я не забыл тебя, Штайнбреннер, — спокойно ответил Штайнер.

— Это тебе и не удастся, — захихикал тот. — Добро пожаловать! Сердечно приветствую тебя на родине! Я действительно рад видеть тебя снова. Надо полагать, теперь ты погостишь у нас немного, не так ли? Мы открыли великолепный новый лагерь со всеми удобствами. Полный комфорт!

— Могу себе представить.

— Наручники! — скомандовал Штайнбреннер. — Из предосторожности, мой дорогой. Мое сердце разрывается на части при мысли, что ты снова улизнешь.

Щелкнула дверь. Штайнер слегка повернул голову. Через плечо он увидел, что это дверь комнаты, где лежит Мари. Сестра выглянула в щель, но, встретив его взгляд, мгновенно отпрянула назад.

— Ага, — сказал Штайнер, — вот почему...

— Уж мне эта любовь! — Штайнбреннер снова захихикал. — Из-за нее самые хищные птички прилетают обратно в гнездо — на благо государства, на радость друзей.

Штайнер смотрел на эту пятнистую физиономию с вдавленным подбородком и синеватыми тенями под глазами. Он смотрел спокойно — знал, что его ждет. Но пока все это еще было где-то далеко и как бы не касалось его. Штайнбреннер подмигнул, облизнул губы и сделал шаг назад.

— У тебя все еще нет совести, Штайнбреннер? — спросил Штайнер.

Тот усмехнулся.

— Что ты, дорогой! Есть у меня совесть, и притом совершенно чистая. И чем больше вашего брата проходит через мои руки, тем чище она становится. Сплю отлично. Впрочем, для тебя я сделаю исключение: приду к тебе ночью — поболтаем немного. Отвести его! Живо! — вдруг добавил он грубым голосом.

Штайнер спускался по лестнице в сопровождении конвойных. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. И на улице, где бы они ни проходили, кругом сразу воцарялось молчание. Штайнера привели на допрос к пожилому чиновнику. Тот записывал показания в протокол.

— Зачем вы вернулись в Германию? — спросил чиновник.

— Хотел повидаться с женой перед ее смертью.

— Кого вы встретили из ваших политических друзей?

— Никого.

— Для вас лучше отвечать мне здесь, прежде чем вас переведут туда.

— Я уже ответил: никого.

— По чьему поручению вы приехали?

— У меня нет никаких поручений.

— К какой политической организации принадлежали вы за границей?

— Ни к какой.

— На что же вы существовали?

— На то, что зарабатывал. Как видите, у меня есть австрийский паспорт.

— С какой группой вы должны были установить связь?

— Будь у меня такая цель, я бы прятался по-другому. Я знал, что делаю, когда отправился к своей жене.

Чиновник задал ему еще много других вопросов. Затем внимательно изучил его паспорт и последнее письмо от жены, изъятое при обыске. Он посмотрел на Штайнера, затем вновь перечитал письмо.

— После обеда вас переведут в гестапо, — сказал он, закончив допрос, и пожал плечами.

— Хочу вас попросить кое о чем, — обратился к нему Штайнер. — Речь идет о пустяке, но для меня это все. Моя жена жива. Врач говорит, что ей не протянуть больше одного-двух дней. Она знает, что завтра я приду к ней снова. Если я не приду, она поймет, что я здесь. Я не прошу ни сострадания, ни каких-либо льгот. Но я хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Оставьте меня здесь на один или два дня и разрешите мне видеться с женой.

— Никак нельзя. Не могу же я помочь вам бежать.