Возмездие за безумие

– Приходите, Галя, все к нам уже после двенадцати. Я испекла пироги, посидим, поговорим.

Ухова, сначала одобрительно закивавшая, тут же сузила глаза до максимума, когда Лена попросила передать приглашение и Виктору. Ухов был в это время на теннисе. Услышав имя мужа, Галя перешла на шип, пресекая попытку Ивановой примирить супругов:

– Не надо, Лена, лезть в чужой храм со своим уставом. – Фраза из уст Уховой звучала, как заученная. Иванова покачала головой и усмехнулась: слова Гали шли не от сердца, это была уже обычная привычка обвинять мужа. Дернув кастрюлю с нарезкой, стоявшую перед Леной, Галя переставила её с шумом подальше и выкрикнула, – Я тебе уже объясняла, что Ухов – палач. И дать ему возможность общаться с детьми, все равно, что отдать жертву палачу, а потом спрашивать, было ли ему её жаль? Неужели так тяжело понять столь простые вещи?

Полин, сидящая тут же и наблюдавшая за работой матери, посмотрела на Лену, ожидая реакции. Слова матери, видно, не шокировали девочку, отчего Лена поняла, что слышит она их не впервые.

– Боже, Галя, откуда у тебя такие сравнения? – Иванова возразила без ужаса в голосе, отвечая привычкой говорить спокойно и обыденно. Так она часто разговаривала с учениками, яро опровергавшими чью-то точку зрения и пытавшимися убедить других в своей правоте: тихо, без лишних эмоций, – Как ты можешь называть палачом отца и мужа?

Видимо, спокойствие Лены не входило в планы Уховой, ибо она тут же почти вскрикнула:

– Как? Очень просто. Палач!

– Остынь! – призвала Лена, указывая глазами на Полин.

Но Галя, уже давно привыкшая навязывать свою точку зрения всем, особенно домашним, не собиралась завершать разговор спокойно. Она жестом приказала дочери покинуть комнату. Полин встала и с ухмылкой на лице, молча вышла. Проигрыш в методах воспитания был налицо. Это поняли обе женщины. Вот почему, как только закрылась дверь в спальне, Галя продолжила тем же ненавидящим тоном:

– Отец и муж, Лена, – это тот, кто думает о своих детях и жене ежеминутно, как это умел делать твой Иванов, – про Игоря Галя говорила жёстким голосом, не позволяя Лене даже просто грустно вздохнуть. – А этот… он вспоминает обо мне или детях только, когда ему что-нибудь нужно, или когда скучно и некого дёргать. Да он достал нас всех за этот последний месяц, что не работает. Раньше у нас было свободных хотя бы несколько часов в день. Он уходил на станцию, пропадал там и пытался регулировать наше существование только эсмээсками. А теперь это чудовище торчит дома с утра и до вечера и в любой момент может накинуться только потому, что у него плохое настроение.

И снова в Лене верх взял педагог, призывавший спокойствием победить несправедливость:

– Виктор – несчастный человек. Ты же знаешь, что ему не повезло: бизнес, потом эти деньги… Да и полиция, небось, по мозгам бьёт, сама рассказывала, что Витю постоянно вызывают на допрос то по поводу смерти Игоря, то из-за пропавших денег, – Лена взяла со стола тряпичное полотенце и стала складывать его, как самолётик. Она избегала смотреть подруге в глаза.

– Лучше бы его посадили. За Игоря. И за Юлечку. Всех, сволочь, подставил, – жалости в Гале не было. Зная, как Лена не выносит ругательные слова, она продолжала сыпать ими, словно хотела и Лену наказать за несогласие. Но правды в них не было. Лена понимала, что, несмотря на то, что Виктор в несчастьях друга и дочери играл роль никак не большую, чем все остальные, обвинить и выставить виновным Гале хотелось именно его, чтобы сделать мужа ещё ущербнее и ничтожнее в глазах других. На пороге тенью появилась Юля.

Девушку было так жаль, что Лена почти выкрикнула:

– Боже мой! Ну что ты говоришь, Галя? – Лена кивнула в сторону Юли – «Её-то хоть пожалей, её больную психику!», – взмолилась она взглядом.

Но Уховой за яростью трудно было понять мысли другого человека:

– Говорю то, что есть, Лена.

Акцент на имени соседки был сделан специально, для установления дистанции. Лена снова беспомощно опустила глаза. И почти тут же Галя выдернула из её рук полотенце, заставляя посмотреть на неё, безумную, обезображенную жестокостью и желанием унизить:

– Ухов – лузер. Он – ничтожество и пьянь. И не надо тут больше про него говорить. Прошу тебя. Ни я, ни мои дети не достойны такого мужа и отца.

«И какой же ты из всего этого видишь выход?» – хотелось спросить Лене, но глаза Юли, наполненные страданием и болью, остановили. Кивнув, в знак завершения разговора, Иванова покинула дом соседей и поспешила по Центральной к ближайшему храму.