Возмездие за безумие

– Господи, выведи эту забредшую душу на прежнюю дорогу добра и понимания, – молилась Иванова в церкви за здравие и благополучие Уховых, и, прося бога избавить их от слишком позднего раскаяния. Сама Лена ежедневно бичевала себя за недостаточное внимание к Игорю в последние дни его жизни. Мысль о совершённом разводе точила сознание женщины больше всего. Именно из-за того, что, на момент смерти Иванова, брак их уже был расторгнут, Лене отказали на кладбище в дополнительном участке земли для её собственной могилы. Урну, пустую, без праха, погребли на крошечном квадрате кладбищенского парка, обнеся оградой и поставив небольшую мемориальную доску сразу, не дожидаясь, пока осядет земля, как это делали после обычного захоронения. И, приходя к могилке каждый день, то с цветами, то без них, Лена стояла, удручённая горем и думала, думала, думала. Жизнь без Игоря стала пустой и ничего не значащей. Даже работа, способная всегда отвлечь Иванову от любых проблем, казалась теперь неважной и ненужной. В чём был смысл продолжать учить жизни других, если сама она не поняла радости и счастья от этой самой жизни? Повторять ежедневно маленьким детям, что впереди у них целое будущее, зная, что учиться в ВУЗах становится всё дороже и проблематичнее, что после получения диплома безумно трудно найти работу по специальности, что зарплаты производственников и бюджетников никак не соответствуют уровню жизни? Зачем этот обман. И даже семейное счастье, которое могло бы для кого-то из её учеников стать смыслом жизни, существует ли оно? Способно ли оно быть долговечным? Или же вот так же, как в их с Игорем случае, в какой-то момент всё рухнет?

Вопросы, ответы на которые Лена либо не находила, либо были неутешительными, отравляли жизнь, сводя её смысл к нулю. «Не впасть бы в депрессию, – думала женщина, внешне стараясь держаться и заполнять свои дни делами по максимуму. Оставаться одной было очень тяжёлым испытанием. И помощи тут ждать было неоткуда. Вера, все так и не желающая говорить по душам, отдалялась от Лены, не признавая, что матери нужна её помощь. Считала любую жалость или участие в материнском горе – делом, не достойным своих принципов.

– Как вы с Верой, не обижаетесь друг на друга? – ещё до ссоры тридцать первого декабря как-то поинтересовалась у Лены Галя, зная, что общение матери и дочери сведено почти на нет.

– Нет, Галя, не обижаемся. Тут жить времени не остаётся, не то, чтобы обижаться.

Рассказывать про свои волнения за дочь Лена не хотела. Она случайно узнала от одного из сотрудников фирмы мужа, что Вера пытается закрыть дело отца о краже денег из служебной кассы. И это у девочки не получается, ибо, даже несмотря на то, что деньги, взятые Игорем, в кассу Вера вернула, невзирая на то, что сам похититель погиб, факт кражи продолжал фигурировать в деле «о самоубийстве Иванова И. Д.», как одна из версий о причине содеянного. И заявление главного бухгалтера фирмы, написанное сразу после смерти для того, чтобы в бюджете фирмы не было недостачи, являлось также поводом для продолжения расследования. А значит, полиция не оставляла этого дела без внимания и регулярно допрашивала и передопрашивала всех, кого считала нужным. Чаще всего повестки на допрос приходили Вере. Вынимая их из почтового ящика, Лена так хотела разорвать их, уничтожить, чтобы не было никакого следа от этих позорных и позорящих вызовов в полицию. Но в последний момент понимала, что сделав задуманное, только усугубит положение дочери, на которую и так взвалили обвинение в возможном соучастии в краже денег.

– Понятно, – кивала Галя, задумываясь над сказанным, но делая из него совсем не те выводы, какие хотелось бы Лене.