Возможности любовного романа

Я действительно зачитал на открытии съезда приветствие Кундеры. Мы договорились с Адамом Борзичем, что я буду открывать съезд, а он на следующий день проведет церемонию закрытия, но едва он перенял эстафету, как на новостных сайтах появилось сообщение, что умер Людвик Вацулик[91]. Вацулик тоже был одним из тех, кто выступал на съезде писателей в шестьдесят седьмом году. Кто-то показал мне эту новость на экране мобильника, и я, выйдя на сцену, сообщил ее удивленной публике и предложил почтить память Вацулика минутой молчания. За это время я успел осознать, что съезд для меня начался со звонка Милана Кундеры, а заканчивается минутой молчания в память о Вацулике.

В дом на границе двух районов мы тогда вернулись поздно. После съезда все переместились в кофейню «Либерал», где, заняв несколько столов, праздновали и скорбели одновременно. Когда приехало Чешское телевидение, никто из нас не знал, что, собственно, сказать о покойном, но положение спасли сотрудники Института чешской литературы при Академии наук, которые уже включили Вацулика в историю литературы. У меня с Вацуликом было связано только одно воспоминание, за которое я мог зацепиться: после какой-то премьеры в театре «Гусь на поводке» он стоял взъерошенный рядом с цимбалами и горланил моравские народные песни. Его фельетоны на задней полосе газеты «Лидове новины» я недолюбливал, их автор казался мне растерянным фанфароном из другой эпохи.

— А я у него ничего не читала, — сказала Нина, пока мы поднимались на седьмой этаж в ее доме без лифта.

— Не страшно, зато твои родители точно читали.

— Кстати, это была самая длинная минута в моей жизни.

— Серьезно? У меня с собой не было часов, а когда стоишь перед полным залом, трудно уследить за временем.

— Ну да, глупо было бы торопиться, — запыхавшись, согласилась Нина.

— Именно так я и решил. Как ты думаешь, сколько длилась эта минута молчания?

— По-моему, почти в два раза больше.

— В два раза больше тишины, — отозвался я и, добравшись до лестничной площадки, взял Нину за руку.

Это был последний привал перед покорением вершины, но я после двух напряженных дней уже не мог сделать ни шагу. Открыв окно на лестнице, мы смотрели, как летучие мыши чертят зигзагами двор. «Лишь в тот момент, когда мы осознаём, что историю можно понять лишь задним числом, мы понимаем, какое место человек занимает в истории», — вспомнились мне слова Милана Кундеры. Он действительно сказал именно так?

* * *

У Яника есть один рассказ[92], который мне всегда нравился, и там два главных героя, парень и девушка, по очереди рассказывают их общую историю. Неудивительно, что после этого Яник не пускает меня в свою книгу. Так что не дайте себя одурачить: это его история, а точнее, его взгляд на нашу историю, а я сижу помалкиваю, хотя нет-нет да и начинаю скрежетать зубами — может, вы тоже слышите? Так это, если что, никакие не соседи. Яник где-то тут говорил, что есть две правды, и одну из них нельзя называть. Вот эта вот вторая правда, которую нельзя называть, — не моя ли она случаем?

Например, я могла бы поправить Яника, что, когда звонил Кундера, он был в туалете и не мог взять трубку, а я никогда не отвечала на звонки в его телефоне. Да и что бы я сказала? «Господин Кундера, так забавно вышло — он как раз справляет нужду»? Потом Яник ужасно дергался — что если Кундера уже не перезвонит? Я думала: если не перезвонит, то Яник до конца жизни будет страдать от запоров или начнет брать телефон с собой в туалет и этим страшно меня бесить, — с меня хватит, что он берет туда «Респект», который я еще не успела прочитать.

По правде говоря, когда проходил съезд, у нас уже были немного другие заботы. Где-то за месяц до того Яник увидел, что в Поличке прямо на площади сдается в аренду помещение, и спустя две недели мы решили, что летом откроем там кофейню. Идея была бредовая, но мы тогда этого не понимали: мы снова были вместе, в нас бурлила энергия, и (особенно Янику) казалось, что открыть кофейню — офигенная мысль. Тут есть и моя вина: я сказала ему пару раз, что хотела бы иметь собственную кофейню. Правда, не уточнила, что не в захолустном городке где-то в Высочине.

Накануне съезда я приехала в Поличку, чтобы тоже посмотреть помещение. В общем-то там и раньше была кофейня, но мы относились к ней немного пренебрежительно. Она называлась «Арт-кафе», в ее витрине красовался ковер с какими-то развешанными по нему украшениями, на стенах были обои с танцорами, а с кофемашиной там обращались, как с автоматом по продаже билетов.