Возможности любовного романа

Я показал Нине другую страницу А4. На ней вместо темной точки зияла посередине маленькая дырка. Если Нина выберет эту версию, татуировщик, видимо, просто слегка кольнет ее в шею.

— У тебя за ухом будет что-то вроде «Белого квадрата на белом фоне», которым Малевич, по сути, успешно подвел черту под историей искусства, — объяснил я.

— Гм, мне надо еще подумать, — осторожно произнесла Нина. — Выглядит очень минималистично.

С тех пор ни один из нас о татуировках больше не заговаривал.

прошлое не освободить

Гуглик бежит вдоль обшарпанной стены. Вот у столба присела собака, а ее хозяин достает из кармана бумажный пакет с картонным совком. Мы бежим по улице вдоль трамвайных путей, но как тут может ездить трамвай, если улица вдруг ни с того ни с сего заканчивается, а дальше — только размытые пиксели городской агломерации. Мы несколько раз отпрыгиваем назад и на безопасном расстоянии от края света осматриваемся по сторонам, правда, и здесь что-то не так, что-то не сходится: дома на уровне второго-третьего этажа обкромсаны, и на всем лежит какая-то патина, словно некий псевдохудожник наложил на фотографии, сделанные съемочной машиной Гугла, фильтр «Сепия», только дело здесь вовсе не в цвете. «Что все это значит? — спрашиваю я у своего проводника. — Это какая-то художественная бета-версия Гугл-карт или вообще что?»

Но даже он не знает ответа, пожимает плечами и, чтобы скрыть неловкость, снова пускается вперед. Я бегу за ним по узкому переулку с незаконно расклеенными объявлениями — а что мне еще остается? Я даже не знаю, что это за город: точно не Рим, может быть, Брно, или Оломоуц, или какие-то их разрозненные фрагменты? Мы поднимаемся над крышами, но то, что мы видим, похоже не на город с высоты птичьего полета, на этот альянс стихийного разрастания и грамотной планировки, а скорее на какую-то цифровую развалину, на Дрезден после бомбардировки союзников в конце войны — целые районы здесь стерты, от других осталась только одна улица, ведущая из ниоткуда в никуда. В этих руинах трудно сориентироваться еще и потому, что масштабы не соблюдены: некоторые дома распухли, как утопленники, а другие выглядят схематично, словно кто-то выбрал для них минимальное разрешение. Мы опускаемся на одну из улиц, которая выглядит более или менее убедительно; вот и кофейня, куда мы частенько заглядывали, и навстречу нам идут люди — но черт возьми, почему у них на шеях таблички, как у преступников прежних времен? Я как могу увеличиваю кадр и вижу: у женщины в синем костюме на шее болтается Я ТА САМАЯ ДУРА ИЗ БАНКА (какая дура, какой банк, что все это значит?), а дедушка за ней точь-в-точь один самозваный литературный критик (МЫ С ТОБОЙ ЕЩЕ ПОКВИТАЕМСЯ, — читаю я на его табличке), за ними шаркает старушка в платке и кацавейке, какие раньше носили в деревнях, — наша чешская старушка, которая вынырнула тут невесть откуда, хотя мне вообще-то известно откуда, и которая с виноватой улыбкой сообщает: ПРОСТИТЕ, Я ДАВНО УЖЕ УМЕРЛА.

Я еще немного блуждаю по городу моей памяти, но в итоге сдаюсь. Мы с Вергилием сидим на кромке тротуара, и я говорю ему: «Кажется, съемочный автомобиль, который ездит по прошлому, фотографирует как придется. То быстро-быстро щелкает затвором, как зубами, точно из прошлого в итоге должна получиться гифка, то неделями даже камеру не включает. Водитель машины явно с причудами: маршрут не соблюдает, едет куда бог на душу положит, упрямо возвращается на одни и те же места, а главное, ужасно любит забираться в тупики, словно полицейский патруль, который тоже частенько туда сворачивает, чтобы поесть гамбургеров или куриных крылышек из KFC, — иначе не объяснить, почему в человеческой памяти так много темных закоулков. В любом случае карта прошлого — это страшный сон всех программистов, и никто из них не решится тебя туда высадить: твои шансы сориентироваться там меньше, чем у воздушного десанта, высадившегося ночью в Нормандии. А главное, Вергилий: прошлое, в отличие от Франции, нельзя освободить».

30

Коробочка Патрицианской виллы покоилась в тихом районе с невысокими домами на одну или несколько семей, но по другую сторону проспекта находились корпуса общежития Технического университета. Студенты-информатики и их соседи наверняка потратили кучу времени на то, чтобы договориться между собой, в каких окнах тем вечером будет гореть свет, а в каких нет, и в итоге на фасаде высотки появилось что-то вроде значка хэштега. Или это была чистая случайность? На следующее утро я стоял на трамвайной остановке и думал, не спросить ли об этом у очередного прыщавого гения с сумкой для ноутбука через плечо и в расстегнутой клетчатой рубашке поверх желтой футболки.