Возраст согласия

Я не знаю, как нашла тот самый дом и квартиру – все они были на одно лицо. Врубился какой-то внутренний компас. У детей алкоголиков вообще развиты экстрасенсорные способности.

С кодовым замком проблем не возникло. Я нажала на три самые стершиеся клавиши и втащила мать в слабо освещенный подъезд. Тепло пахло краской от батарей. На втором этаже мигала запыленная лампочка. Наверное, передавала таинственные шифровки невидимому ангелу, который вел меня под руку. Вот и черная дерматиновая дверь. Белый, слегка обожженный по краям звонок с черной клавишей посередине. Нажимаю. Пилик-пилик. Нажимаю еще раз. Точно сюда? Я смотрю на мать. Она стоит, упираясь подбородком в грудь, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Наконец дверь открылась, и я с облегчением увидела на пороге мамину подругу. Мне было плевать на все условности, лишь бы не ночевать в соседнем сугробе.

– Тетя Инна, простите, но мне ее на себе не дотащить. Можно мы у вас переночуем, а утром поедем домой?

Инна вздохнула и пустила нас в уют квартиры. Мама сильно напилась, но ее подруга выглядела вполне прилично.

Она положила меня в маленькую комнату на диванчик у окна. Рядом громко тикали часы, шел второй час ночи. По стенам ползали какие-то мелкие тени, но было тихо. Окна выходили во двор, а не на шумную улицу, как у нас дома.

Когда я уже начала засыпать, в сумке звякнул мобильник:

«Ты не дома?»

«Нет, мы поехали с мамой в гости».

«Я не верю».

«Она напилась. Мы остались на ночь».

«Чем докажешь?»

Дома я запустила бы синюю трубку в стенку. Мне хотелось заорать от злости на ревность Юры и одновременно с этим придумать, как я могу доказать ему свою верность. Доказать, что я действительно с мамой, а не где-то гуляю.

Вдруг внутри что-то задрожало, вздулось холодным пузырем, а затем лопнуло, и все тени в желтом отпечатке окна слились в одно пятно. Я скорчилась на диване, обнимая себя и со всей дури впиваясь в левую руку зубами. Гасила тихие всхлипы, но все равно рвалось и рвалось изнутри что-то необъятное и горькое. Я сотрясалась в этих конвульсиях, пока не наступила полная внутренняя тишина. Так бывает, когда ты основательно наплачешься. Черная пустыня в голове. Вскоре я заснула, и мне ничего не снилось.

Утром пришлось пойти на кухню. Хотя больше всего на свете хотелось тихо сбежать и никогда больше не показываться в этом доме. Какая-то женщина с раздутым лицом сидела на кухне, держа маленькую белую чашку в подрагивающей руке. Тетя Инна жарила яичницу. Пар от сковородки поднимался над плитой и лип к оконному стеклу. Я уже хотела спросить у них, где моя мама. Но вовремя поняла, что обладательница опухшего лица и есть она.

– А, Ксенечка, ты проснулась. Поешь, зайка, сейчас поедем.

Голос приятный, как скрип ногтя по школьной доске. Я старалась не смотреть на нее. Меня тошнило, но я все-таки запихнула в себя яичницу, приготовленную Инной, и запила ее горячим чаем с мятой. По запотевшему окну сползали вертикальные капли и собирались на деревянной раме.

Когда мы вышли на белую улицу, все деревья стояли покрашенные снегом с ног до головы. Оказалось, что метро совсем недалеко. Мне хотелось поскорее добраться домой и набрать Юру. Постараться объяснить ему, что со мной произошло. Сказать еще раз, что я люблю его и не могу жить без него. Внизу живота ныло. Мне хотелось только одного: быть рядом с ним. Ехать куда-нибудь, все равно куда, а потом сидеть в остывающей машине и ждать его, задумчиво курить, читать Лимонова или Достоевского, записывать свои горячие мысли в тетрадку на 96 листов.

Я набирала его номер снова и снова, но трубку никто не брал. Ходила по квартире, как зверь, загнанный в клетку.

Сидела на кухне. В комнате мать, завернувшись в одеяло и обняв Джима, смотрела «Правдивую ложь». В детстве под этот фильм я впервые попробовала фисташки – зеленые маслянистые и сладко-соленые орешки. Было так вкусно и не надо было в школу. Мама просто так разрешила остаться дома. Помню то ощущение концентрированного счастья. Оно было похоже на сладкий сироп, который пьешь после долгого голодания. Как странно, что иногда ты смотришь фильм и счастлив, а иногда пересматриваешь его и тебе плохо. Я села с тетрадью на кухне.

Нужно было просто пережить этот день. Завтра она пойдет на работу, а я останусь одна.

Телефон молчал. Ни эсэмэски, ни звонка. Юра пропал…

* * *

Так тошно, что лучше чем-то заняться. Если лежать и смотреть в потолок – совсем свихнешься. Поэтому я полезла в пыльную кладовку. Полчаса чихала, терла глаза, делала вид, что не плачу. Потом достала все, до чего дотягивались руки, и выбросила на коричневый берег коридорного линолеума. Мешок с брезентовыми шлейками, пахнущими старой кожей, стопку желтых газет, перевязанную бечевкой. Сверху из дырявого серого пакета вывалился на меня Дед Мороз в желтом халате, неприятно стукнув по голове. Пенопластовый конус можно было с противным скрипом надеть на руку. В том же пакете нашлись щекочущие змейки разноцветных блестинок и целый набор старых елочных игрушек. Когда-то они были осыпаны волшебной пыльцой. Сияли и радостно просились на елку.