Возрождение

Последние годы своей короткой жизни она посвятила воспитанию своих детей, а также делам милосердия и благотворительности; она стала благочестивой францисканской терцией. 14 июня 1519 года она родила седьмого ребенка, но он оказался мертворожденным. Она так и не поднялась с больничного ложа. 24 июня в возрасте тридцати девяти лет Лукреция Борджиа, больше грешившая против себя, чем грешившая, скончалась.

ГЛАВА XVII. Юлий II 1503–13

I. ВОИН

Если мы поместим перед собой проницательный и глубокий портрет Юлия II работы Рафаэля, то сразу увидим, что Джулиано делла Ровере был одной из самых сильных личностей, когда-либо занимавших папскую кафедру. Массивная голова, склоненная от усталости и запоздалого смирения, широкий высокий лоб, большой драчливый нос, серьезные, глубоко посаженные, проницательные глаза, сжатые в решимости губы, руки, отягощенные перстнями власти, лицо, мрачное от разочарований власти: это человек, который в течение десятилетия держал Италию в войне и смуте, освободил ее от иностранных армий, снес старый собор Св. Петра, привез в Рим Браманте и сотню других художников, открыл, развил и направил Микеланджело и Рафаэля, а через них подарил миру новый собор Святого Петра, потолок Сикстинской капеллы и станцу Ватикана. Voilà un homme! — вот человек.

Буйный нрав, предположительно, отличал его с первого вздоха. Он родился под Савоной (1443), племянник Сикста IV, достиг кардинальского сана в двадцать семь лет, и в течение тридцати трех лет терзался и ругался в нем, прежде чем его повысили до того, что он долгое время считал своим явным достоинством. Он соблюдал обет безбрачия не больше, чем большинство его коллег;1 Его церемониймейстер в Ватикане позже рассказывал, что папа Юлий не разрешил поцеловать его ногу, потому что она была изуродована ex morbo gallico — французской болезнью.2 У него было три незаконнорожденных дочери,3 но он был слишком занят борьбой с Александром, чтобы найти время для неприкрытой родительской ласки, которая в Александре так оскорбляла заветное лицемерие человечества. Он не любил Александра как испанского злоумышленника, отрицал его пригодность для папства, называл мошенником и узурпатором,4 и делал все возможное, чтобы сместить его, вплоть до приглашения Франции вторгнуться в Италию.

Он казался созданным как фольга и контраст Александру. Папа Борджиа был весел, сангвиник, добродушен (если не считать возможного отравления); Юлий был суров, иовиан, вспыльчив, нетерпелив, легко приходил в гнев, переходил от одной схватки к другой, никогда не был по-настоящему счастлив, кроме как на войне. Александр вел войну по доверенности, Юлий — лично; шестидесятилетний Папа стал солдатом, более непринужденным в военном облачении, чем в понтификальной мантии, любящим лагеря и осаждающим города, наводящим оружие и наносящим удары под его командирским взглядом. Александр умел играть, а Юлий переходил от одного предприятия к другому, никогда не отдыхая. Александр мог быть дипломатом, Юлию же это было чрезвычайно трудно, так как он любил говорить людям то, что о них думает; «часто его язык переходил все границы в своей грубости и жестокости», и «этот недостаток заметно усиливался по мере того, как он становился старше».5 Его мужество, как и его язык, не знало границ; то и дело заболевая во время своих походов, он приводил в замешательство своих врагов, выздоравливая и вновь набрасываясь на них.

Как и Александру, ему пришлось купить нескольких кардиналов, чтобы облегчить себе путь к папству, но он осудил эту практику в булле 1505 года. Если в этом вопросе он не проводил реформ с неудобными осадками, то непотизм он отвергал почти полностью и редко назначал родственников на должности. Однако в продаже церковных привилегий и повышений он последовал примеру Александра, а его раздачи индульгенций разделили со строительством собора Святого Петра гнев Германии.6 Он хорошо распорядился своими доходами, финансировал войну и искусство одновременно и оставил Льву излишки в казне. В Риме он восстановил социальный порядок, который пришел в упадок в последние годы жизни Александра, и управлял государствами Церкви, проводя мудрые назначения и политику. Он позволил Орсини и Колонна вновь занять свои замки и стремился связать эти могущественные семьи узами верности, заключая браки со своими родственниками.