Возвращающий надежду

— Истинно говорю вам, дети мои: ещё многим из вас ныне предстоит умереть. Сердце моё плачет о вас… Что ж, пусть возрадуются знатные, возликуют гордые! Хорошо даже умирать им, ибо вдосталь было отмерено им счастья, и довольства, и веселья, и радости всякой. А вам каково, сиротам несчастным? И день ваш не радостен был, и ночь придёт не желанная и не утешительная. Сердце моё старое плачет о том, дети мои!

Братья! Это я вам говорю, нищий сельский кюре: справедливо и праведно подняли вы оружие на знатных и богатых. Ибо гнули вы спину за них, и страдали от их высокомерия, и терпели вы холод и голод и скудость урожая на виноградниках ваших. И были ноги ваши босы, и плечи непокрыты, и животы пусты. Ни жалости, ни сострадания не изведали вы, несчастные! И пробил час гнева вашего.

Каждый картье земли, что вскопали вы в трудах неимоверных, и каждый кирпич, что положили вы в стены, и каждое оливковое дерево, что посадили вы, люди простые, суеверные и необразованные, — вот оправдание ваше перед Францией и перед господом! А что понесут ему знатные и богатые? Деньги, которые они собрали с бедности?

Но говорю вам: рухнет их дом, и распадутся его кирпичи, и зарастёт сорняками и плевелами земля Франции, если не будет вас на ней! Вы одеваете их, вы придаёте блеск их одеждам, вы сообщаете лоск их речам и роскошь их жилищам. Великими мира сего называют себя они… Пустое! Великие потому и велики, что стоят на ваших плечах. Так сбросьте же их, сбросьте, говорю вам, и они попадают на землю, как гнилые плоды!

Отец Ляшене благословил толпу и сошёл с амвона. Буря криков разнеслась под сводами старой церкви. Мужчины потрясали оружием, женщины протягивали к кюре своих грудных детей.

Одиго видел, что они воодушевлены и готовы идти в бой. Кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел ткача. Клод был бледен, левая рука его висела на перевязи, обмотанная грязной тряпкой.

— Хорошо говорил поп, — смущённо сказал ткач, опустив глаза. — Кончено, брат Одиго! Мы тут мертвецы не лучше тех, — и он показал глазами на трупы. — А ты зачем же вернулся к нам? Умереть?

— Да, — сказал Бернар, — если надо, то и умереть. Но сначала я попробую вас спасти. Где Жак?

И с ужасом узнал он, что старый Жак захвачен при первой же атаке, а Эсперанса, переодетая в платье торговки рыбой, всё ещё где-то по ту сторону баррикад. Крестьяне, оставшись без вожака, совсем пали духом и ничего не хотят делать.

Одиго расспросил ткача о принятых мерах. Неожиданность конной атаки дворянского ополчения, паника и страх, овладевшие городским людом и крестьянами, внесли было смятение в ряды повстанцев, но горстка подмастерьев не потеряла разума и сделала всё, чтобы кавалеристы встретили у рынка должный приём.

— Я слышал ваши залпы, — сказал Одиго. — Как с оружием? Хватит ли пороха?

— В порохе нет недостатка, — ответил ткач с гримасой боли, придерживая раненую руку. — Мы захватили на тюремном складе десять бочонков. А вот пуль у нас нет. Главное, нет свинца, чтобы их отлить.

Одиго обвёл глазами дома и площади.

— А это разве не свинец? — сказал он, протянув руку. Ткач посмотрел в ту сторону и увидел на многих крышах свинцовые желоба для стока воды.

— В который раз ты нас выручаешь, брат Одиго! — обрадовался он.

Тотчас принесли лестницы, по ним полезли на крыши кровельщики и с весёлыми криками стали отдирать и швырять на землю длинные куски свинца. Их подхватывали и несли в кузницы лить пули.

— С этим, кажется, покончено, — сказал Одиго. — А что ты сделал для укрепления своих флангов?

— Моих флангов? — с удивлением сказал ткач. — А что это такое?

Но не время было разговаривать, потому что предстояло вскоре отбивать новые атаки.

* * *

Эту атаку Рене подготовил самолично. Он послал к Жану де Фетт, настоятелю августинского монастыря, офицера с категорическим требованием предоставить не меньше сотни монахов в его, Рене, личное распоряжение. И вот перед Рене выстроились святые отцы-августинцы в рясах, и немедленно он произвёл им смотр.

Толстые, красные, бритые, с чугунными затылками и налитыми кровью щеками, стояли эти здоровенные мужланы перед испытующим взглядом коменданта, богобоязненно опустив глаза.

— Вот это молодцы! — похвалил их Рене. — Я всегда думал, что и монахи в конце концов на что-нибудь пригодятся!

Он вооружил их пиками, алебардами и протазанами, снабдил даже касками и панцирями, которые монахи с трудом и проклятиями напялили поверх ряс.

— Сеньор Рене, — вполголоса заметил ему капитан, — сдаётся мне, не слишком ли вы полагаетесь на этих божьих праведников? И не лучше ли было бы пустить мою закоснелую в грехах пехоту расправиться с бездельниками по ту сторону баррикады?

— Молчите, — сказал на это Рене. — Я знаю что делаю. И вашим найдётся работа. А вам, господа дворяне, — обратился Рене к ополчению, — я предоставлю только одно — преследование рассеянной толпы мятежников.

И хотя благородные сеньоры громко возмутились отведённой им второстепенной ролью, но, кажется, многие из них были не совсем искренны. Затем Рене приказал привести пленных.