Возвращение

Оба не заметили стоящего у густой ивы человека. Одетый в темную одежду, он был почти невидимым, хотя не скрывал своего присутствия. Терпеливо ждал, пока Шауль отдалиться от женского шатра. Подошел и в полголоса назвал имя Шифры. Она тут же вышла. С удивлением узнала в неожиданном госте рава Нафтали.

Нафтали понимающе улыбнулся, попросил прощения за визит в столь неурочный час и протянул ей туго свернутый папирус.

– Я выполняю просьбу хорошего человека, передавшего это послание. Извини дочь моя, что не смог это сделать в первый же день нашего исхода. Не представлялся удобный случай.

Нафтали оглянулся. Костры уже превратились в кучки тлеющих углей. Небо погасло. Их окутала густеющая темень ночи. Нафтали тепло улыбнулся Шифре и, отступив от шатра, исчез

Шифра возвратилась в шатер. Женщины спали сном крайне усталых людей. При тусклом свете масляного светильника она осмотрела переданный ей папирус, вздрогнула от неожиданности. Папирус был перевязан узкой голубой лентой с вышитыми пурпурной нитью инициалами гекатонтарха Силоноса.

Такой же лентой, как тогда, в Модиине, когда она увидела несчастную, покрытую панцирем ссохшейся пыли, песка и крови лошадь, возвратившуюся из Негева.

С замиранием сердца Шифра сняла ленту, развернула папирус и увидела колонку текста, написанную на иврите четкими буквами.

Буквы не сливались. Одна стояла рядом с другой, слово рядом со словом. Они не соединялись меду собой. Но в этой близости содержался главный смысл их существования. Так, обычно пишут люди, для которых иврит является вновь приобретенным языком.

Шифра читала:

Моя любимая, утренняя заря!

Я вдыхаю твою свежесть,

Как утренний прохладный воздух…

Мои овцы взошли на твои поля,

И ты не прогнала их,

Приютила и напоила чистой

Родниковой водой.

Возлюбленная моя, – сказал Царь, —

Твои глаза, подобно звёздам,

Сияющим в ночи, осветили путь мой,

Открыли передо мной,

Смысл жизни…

Это был маленький отрывок из " Песня Песней “ царя Шломо. Но этот отрывок был неписан рукой Силоноса и передан именно ей!

И Шифре вдруг показалось, что над дымком погасших костров, над их тревожным дорожным пристанищем, окутанным тьмой ночи, забрезжил рассвет.

Охваченная глубоким волнением и чувствуя, что её захлестывает волна прорвавшейся любви, она выскользнула из шатра и до самого рассвета бродила по спавшему лагерю.

Её счастье было огромно, подобно простиравшемуся над ней небу, усеянному бесчисленным множеством сияющих драгоценных камней.