Возвращение к жизни

Поспешно отступая, войска противника попадали в «клещи» и «котлы», бросали средь белого поля технику и вооружение. Мы тогда впервые увидели множество немецких танков, пушек, автомашин, застывших намертво в снегу — подбитых, искореженных, но и целых, невредимых. В наши тылы потянулись колонны пленных.

Дивизия продвигалась на северо-запад, к железной дороге Курск — Белгород. С каждым днем сопротивление противника усиливалось. На подступах к городу Тиму встречный огонь гитлеровцев распластал наш батальон на чистом поле. Промерзлая земля не поддавалась лопатке, а мелкие окопчики в стылом снегу плохо укрывали от пуль и осколков. Бой длился несколько часов.

Возвращаюсь по-пластунски с пункта боепитания с двумя пулеметными коробками в свой расчет. Спекшийся снег не продавливается и не ломается под локтями, обледенелый полушубок хрустко скользит по нему. Ползти осталось совсем немного: пять-шесть саженей. Слышу, как наш «максим» отбивает гулкую дробь. Это бьет по фашистам Дима Лошадкин. У него — последняя лента.

Приподымаюсь, чтобы сделать перебежку. Взрыв впереди бросает меня в сугроб. Что с Димой?

…На иссиня-белом насте заснеженного поля, в трех шагах от «максима», зияла рваная темная воронка. Мина брызнула осколками, и один из них угодил Лошадкину в грудь. Дима привстал на колени и тут же рухнул на пулемет, обхватив его коченеющими руками.

Беда стряслась под вечер, мороз крепчал, мела поземка. Затвердевший снег тоскливо скрипел под нашими валенками. Мы несли Диму на плащ-палатке в овражек, к командному пункту.

Замполит Варюхин расстегнул полушубок Лошадкина, достал из кармана гимнастерки документы. Из комсомольского билета выпала записка — свернутая вдвое половинка тетрадочного листа. Варюхин поднял ее, прочел и, тяжело вздохнув, протянул мне:

— Прочти ребятам. Всем прочти!

На листке в косую линейку химическим карандашом были выведены две строчки:

«Если погибну, прошу считать коммунистом. И сообщите маме в Орехово-Зуево.

Д. ЛОШАДКИН».

Когда Дима написал эту записку? Сегодня утром, когда мы после марша в лютую стужу с ходу пошли на штурм деревни Репьевка, под Тимом? Или после той памятной ночи у станции Лиски, когда молва о храбрости нашего комсорга разнеслась по всем полкам дивизии?

В курской степи, под Тимом, над могильным холмиком мы поставили деревянную пирамидку с жестяной красной звездочкой. На дощечке раскаленным шомполом выжгли надпись: «Даниил Лошадкин — беспартийный коммунист».

Пулеметный расчет, в котором воевал наш комсорг, носил с тех пор его имя и прошел с боями через всю Украину, Польшу, перешагнул за Одер — в Германию, Пока мы дошли до последнего рубежа войны, состав расчета поменялся не однажды. Не менялось только его наименование — расчет имени Лошадкина, да отвага и мужество пулеметчиков.

Уже будучи сотрудником дивизионной газеты, я часто наведывался в свой бывший расчет. После Лошадкина им командовал сержант Терентьев, член партии, молодой, не по возрасту степенный, рассудительный парень.

В боях на Курской дуге его сменил комсомолец Михаил Кузнецов. Под Обоянью расчет в составе Кузнецова, Власкина и Белова не дрогнул, когда на наши позиции накатывались одна за другой цепи атакующих фашистов. Пулеметчики косили их разящим огнём, отсекали от танков. Бой начался утром, а к исходу дня Миша Кузнецов остался у «максима» один. Но пулемет продолжал бить по врагу.

На Букринском плацдарме, за Днепром, расчет имени Лошадкина возглавил комсомолец младший сержант Джумбаев. Он очень гордился этим. Когда его спрашивали, как воюете, на скуластом лице Джумбаева расплывалась широкая улыбка, и он отвечал:

— Как положено!

Однако рассказ о Лошадкине увел нас далеко вперед во времени. Возвратимся же в январь сорок второго.

Дивизия наша продолжала наступление на Белгород. В одном из боев была взята в плен большая группа вражеских солдат и офицеров. Колонна пленных — 1200 человек — конвоировалась пешим порядком за Дон, на станцию Хреновую. Меня назначили старшим конвоя, выделили в распоряжение 14 бойцов и старшину пятой роты Климентьева с санной повозкой.

Большей охраны для сопровождения обезоруженных пленных и не требовалось: никто из них не помышлял о побеге. Куда бежать? Линия фронта отодвинулась на юго-запад, бои полыхают где-то под Белгородом — отсюда не слышно. Улизнуть в буранную чуждую степь, чтобы замерзнуть, превратиться в ледышку? К тому же большинство пленных — венгры, успевшие разочароваться в своих союзниках.

Пленные шли на восток покорно. Немцы шагали понуро-отрешенно. Венгры — говорливо, даже весело: наконец-то вырвались из этой кутерьмы, избавились от войны, черт бы ее побрал вместе с Гитлером!