Возвращение к жизни

Отчетливо стоит перед глазами та деревня, разделенная на две части речкой с широкой поймой. Лед еще не сошел, но вода просочилась на ледяной панцирь и разлилась вширь. На северной стороне речки — батальон Окроперидзе, на южной — немцы. Идет вялая перестрелка. Комбат стоит в окопе, наблюдает в бинокль.

От Ираклия я и узнал, что Иван ранен, отправлен в госпиталь. И парторг Миша Каверзин ранен.

— Как это случилось? — спрашиваю расстроенного Окроперидзе.

…Накануне, в полдень, батальон вышел к речке. Надо было перебраться на ту сторону. Но на берегу случилась заминка: никто из бойцов не решался ступить на подтаявший, шаткий лед.

Тогда Кибаль взял шест и пошел. Местами ледяной покров прогибался под ним, но не проваливался. В сапогах забулькала студеная вода. Дойдя до середины, Иван обернулся и крикнул:

— По одному, врассыпную!

И батальон пошел.

Выбравшись на противоположный берег, снимали сапоги, выливали из них воду…

И в этой части деревни немцев не оказалось. Жители, от мала до велика, высыпали на улицу, обнимали долгожданных освободителей, приглашали в свои хаты.

— Передых! — распорядился Окроперидзе. — Пусть люди подкормятся, обсушатся.

Однако отдохнуть как следует не довелось: через два часа на деревню двинулись вражеские танки. Как против них устоишь? Ни окопов, ни артиллерии. Принять бой на неподготовленной позиции — значит, напрасно погубить батальон. Да и деревеньку разнесут в пух и прах, население перебьют.

Комбат приказал возвращаться за речку и там занять оборону. Кибаль отходил с группой прикрытия по огородам. Отстреливались из автоматов.

Из-за окраинной хаты выполз танк, плеснул пулеметной очередью. Иван почувствовал резкий ожог в правом колене и на бегу упал на отсыревшую землю. К нему подполз ординарец, помог добраться до прибрежного кустарника, перевязал раздробленное колено.

Дождались темноты. Опираясь на плечо ординарца, подпрыгивая на одной ноге по скользкому, залитому водой льду, Кибаль перебрался через реку.

В недавнем письме я запросил Ивана Андреевича, не помнит ли он фамилии ординарца? Он ответил: досада берет, никак не могу вспомнить. А звали — Сергеем… Столько лет прошло!

Из писем

19 февраля.

Что с тобой, почему ты часто болеешь, старушка моя? Надо беречь себя. Утомилась от работы? Не усердствуй чрезмерно, побольше на свежем воздухе будь, физкультурой займись.

Вот уже третий мой солдатский год я, кроме как насморком, ничем не болел. А ведь где только не бываешь — и под дождем, и на холоде, часто спим под открытым небом — ничего не берет. От мигрени моей студенческой и след простыл. Солдат ходит на краю жизни и смерти, о здоровье не думает, поэтому, вероятно, и не болеет.

29 февраля. Ты спрашиваешь, не устал ли я, какое настроение. А вот такое:

Есть закон от дедов и отцов,

С ним идем мы на врага и ныне:

«Лучше пасть в сраженьи мертвецом,

Чем увидеть Родину рабыней!»

Есть слова, что в песне нужно петь,

Лозунг дней стального поколенья:

«Лучше стоя гордо умереть,

Чем живым остаться на коленях!»

Мы идем на подвиг и на смерть,

Мужество солдатское простое:

Чтобы Родина могла цвести и петь,

Умереть в бою, ей-богу, стоит!

2 марта.

Твои письма я хотел бы сохранить, они для меня дороги. Но это невозможно. Два раза мне пришлось их сжечь, еще в 42-м году, когда было трудно, и я не надеялся на свое благополучие. Представь себе: солдат сжигает письма любимой, а рядом фрицы лезут, и он оплакивает письма в то время, когда сам вот-вот может стать трупом…

Когда-нибудь художник нарисует такую картину, и мы, уже старики, всплакнем над ней.

Из дневника

28 февраля. Ст. Полонная, Каменец-Подольской области. Сюда стянуты такие силы пехоты и артиллерии, что фашистам придется туго. Сегодня был в полках. Пушек наставлено — тьма. И «катюши» подтянуты.

1 марта. Наступление еще не началось. Погода испортилась, а немцы сегодня бомбили.

В газетах приятные новости о финских мирных заигрываниях. Только что из этого получится? Нас, солдат, радует всякий намек на мир. Чертовски хочется остаться живым и хоть одним глазом взглянуть на то будущее, за которое проливаем кровь.

А Черчилль сомневается в том, что война закончится в этом году. Как они, англичане и американцы, много болтают и мало делают! Умышленно тянут резину со вторым фронтом. Стыдно печатать сообщения об их действиях в Италии. Воины читают газеты, иронизируют: «Все патрулируют союзнички. Мы скорее дойдем до Берлина!»

По нашим окопам гуляют частушки:

Где их долго черти носят,

Фронт второй пора открыть.

Речи Черчилль произносит:

«Как-нибудь» и «может быть».

Шлет Америка тушенку

И поет на тот же лад: