Возвращение к жизни

И осознаю, что проснулся, открываю глаза. Чазов приподнялся со своей лежки, оперся на локоть:

— Во даёт! Во разливается!

— Кто это? Коноплянка? — Буянтуев сел.

— Не…

— Пинь-пинь-таррарах! — тоненько и звонко попискивало и поскрипывало в кустах за оврагом.

— Чуешь? — Чазов мотнул головой, сощурил белесые глаза. — Синица…

Словно передразнивая синицу, весело подхватил ее пение зяблик:

— Фиу-тю-тю-у… Фиу-тю-тю…

— Пинь-пинь, — твердила синичка.

И пошло, пошло! Лес наполнился звонкой перекличкой пернатых обитателей. Подключились щеглы со своим воркующим журчанием. Задористо, с переливами, посвистывали чижи. Совсем близко откликнулся верещанием дрозд.

Над лесом занималось раннее утро. Солнца за густым частоколом деревьев еще не было видно, но оно уже зажгло розоватым пламенем куполоподобные верхушки кленов и ясеней, заиграло зеркальными бликами в верхнем ярусе густой листвы молодых, стройных дубов. На кустах орешника и жимолости засеребрились росинки.

— Благодать-то какая! — вырвалось у Чазова.

— Может, мы не туда попали? Заблудились? — успел шутливо заметить Павел Зябликов.

И тут вся эта призрачная, нежданно подаренная нам благодать вдруг раскололась вдребезги, оглушив дачное спокойствие дубравы треском, визгом, грохотом: начался артобстрел.

Мы кубарем скатывались в овраг. Снаряды рвались густо, осколки подсекали ветки деревьев, тянуло тротиловым перегаром. Высоко над лесом проплыла «рама» — фашистский самолет-разведчик.

Артналет оборвался так же внезапно, как и начался. Несколько снарядов угодило в овраг. Убило четырех бойцов и сержанта. Санитары перевязывали раненых.

Вернулись с рекогносцировки офицеры, начали строить взводы и роты. Но батальон не успел еще оформиться в походную колонну, как раздалась тревожная команда: «Воздух!» Над лесом проплыла тройками стая «юнкерсов». Строй батальона рассыпался, бойцы и командиры метнулись к оврагу.

Бомбардировщики развернулись, пошли над лесом вкруговую, один за другим отваливаясь в пике. От самолетов отделялись черные капли и косо неслись к земле чуть правее нас. Когда «юнкерсы», сбросив свой груз, исчезли, батальон вышел на западную опушку дубравы. Впереди лежало голое холмистое поле. Там — вражеские позиции. Выбить с них немцев и предстояло нашим ротам. Расчет, в котором я числился, еще не получил нового пулемета вместо разбитого в Коротояке, и мы действовали как стрелки. Первая атака вспоминается словно бредовый сон.

Выкарабкиваюсь из траншеи наверх. Холодок по спине, во рту пересохло… Пригибаясь, зигзагами — вперед! Стрельбы почему-то не слышу, но справа и слева от меня падают бойцы. Кто-то на бегу плюхается плашмя в выгоревшую траву. Кто-то приседает на корточки, вертится юлой, страшно кричит.

Впереди чернеет выброс земли. Добежать бы… Спрыгиваю в воронку. Небольшая, круглая. Скрючиваюсь в ней, устраиваю ППШ на глинистых комьях, нажимаю на спуск. Автоматная очередь возвращает меня в реальность. Куда стреляю? Надо же прицелиться! С трудом различаю желтеющие брустверы вражеских окопов. Оттуда густо поливают свинцом. Пули взвизгивают надо мной. Теперь, уже прицельно, бью по желтому брустверу.

— Перебежками, вперед!

Это командир стрелкового взвода — низенький, проворный лейтенант. Он в рывке минует меня, падает и отползает в сторону. Уже не стройной цепью, а вразнобой, поднимаются залегшие стрелки. Эх, была не была! Вскакиваю, бегу. Разрывная пуля резко щелкнула у ног. Падая, почувствовал тупую боль в локте, рукав гимнастерки лопнул. Забирая вправо, ползу к бугорочку. Он крохотный, этот плешивый бугорок. И все-таки укрытие… Ссадина на локте кровоточит.

Потом мы еще поднимались в перебежки, ползли по-пластунски. И гнетущее ожидание — вот и тебе сейчас придет конец — как-то притупилось: не знобило уже, не сжимало сердце. Туман в голове рассеялся, оставив место соображению. Включилась интуиция.

Тайны человеческой психики… Столько лет прошло с тех пор. Кажется, многое познано, осмыслено. А интуиции, наития в бою — объяснить не могу. Но есть. Есть!

На том выжженном солнцем и свинцовым огнем сторожевском поле она, интуиция эта, меня уберегла.

Мы уже продвинулись метров на двести. Я успел отрыть окопчик лежа. Казалось бы, перетерпи в нем, пока не закончится минометный обстрел… Но меня что-то не устраивало здесь, что-то подтолкнуло, и я переполз шага на четыре в сторону, в еще дымящуюся воронку, образованную только что прогремевшим взрывом: наверно, вспомнил слышанную фронтовую примету — дважды в одно и то же место снаряд не попадет. Что-то ведь подтолкнуло вспомнить.

Скатился я в воронку, и тут же в оставленный окопчик влетела мина. Оглушила, затмила свет, обсыпала землей… А осколком не затронула…

Вспоминаю и другой подобный случай, происшедший позднее у днепровской переправы, в левобережной деревушке Андруши…